Галилей
Шрифт:
— Когда это объявляли вам, присутствовал ли кто-либо еще и кто именно?
Да, присутствовали какие-то доминиканцы, но он их не знал и никогда больше не видел.
— Было ли при них сделано вам предписание относительно вышеназванной темы?
О, с тех пор протекло столько времени! Ему трудно вспомнить, были ли эти доминиканцы, когда Беллармино говорил ему о Копернике, или пришли позже. Возможно, что ему, Галилею, было сделано предписание, дабы он не держался и не защищал мнения Коперника. Но он этого не сохранил в памяти. Ведь минуло уже столько лет!
Но не вспомнит ли он, если ему прочтут объявленное тогда предписание?
— Я не помню, чтобы мне было сказано что-либо иное, и не могу знать, вспомню ли сказанное мне тогда, даже если это мне прочтут. Я откровенно говорю о том, что помню, ибо
Тогда ему напоминают: в предписании, данном ему в присутствии свидетелей, говорилось, что вышеназванного мнения нельзя каким бы то ни было образом держаться, защищать его или учить ему.
— Как и кто вам это объявлял?
Нет, он не помнит, чтобы подобное предписание объявлял кто-то другой, а не кардинал Беллармино. Это делалось устно. Может быть, там и были слова «не учить». Но он совершенно не помнит, чтоб произносились слова «каким бы то ни было образом».
Речь идет о том, получил ли он «частное предписание» вообще не трактовать о движении Земли или все ограничилось, как уверял Галилей, лишь объявлением ему общего постановления и тогда, следовательно, за ним, как и за другими учеными, сохранялось право упоминать о «гипотезе Коперника» ради ее опровержения. Если никакого «частного предписания» сделано не было, то само издание книги, коль скоро она была направлена против Коперниковой системы, нельзя вменить ему в вину.
Обвиняемый не спорит, не горячится. Ведь скрывать-то ему нечего. Он просто не полагается на слабую свою память. Может быть, при устном предписании слова «каким бы то ни было образом» и произносились. Их, согласитесь, ничего не стоило забыть. Тем паче что в письменном свидетельстве кардинала, которое он вскоре получил, нет слов «не учить» и «каким бы то ни было образом». Имея у себя свидетельство, он и сохранил в памяти полученное им предписание именно так, как начертал кардинал. Поэтому-то слов, сказанных ему устно, он и не помнит.
Допрос переходит к событиям более близким. Имея в виду данное ему предписание, получил ли Галилей разрешение писать «Диалог»?
Обвиняемый крайне удивлен. Нет, он и не думал испрашивать разрешение, когда принялся за свою книгу. Ведь, написав эту книгу, он не нарушил предписания не защищать и не учить Коперниковой теории, а, напротив, опровергать ее. Это он и делал!
— Получили ли вы дозволение печатать эту книгу? Если да, то от кого и как — сами или через кого-то?
О, это целая история! Когда о новом сочинении прослышали во Франции, Германии и Венеции, то издатели стали его осаждать, соблазняя даже гонораром. Но он поехал в Рим, дабы передать рукопись верховному цензору, предоставив ему право добавлять, изымать и править. Тот велел отцу Висконти тщательнейшим образом ее проверить. Потом и сам магистр святого дворца просмотрел рукопись и разрешил ее, приказав, однако, печатать в Риме. Было условлено, что он, Галилей, осенью снова туда приедет: он провел в Вечном городе весь май и июнь и хотел вернуться на родину, дабы не заболеть. Но когда он находился в Тоскане, разразилась чума. Сношения были прерваны. Видя, что он не сможет приехать в Рим, он написал верховному цензору и молил о дозволении издать книгу во Флоренции. Однако тот заявил, что хотел бы снова просмотреть оригинал, и просил его прислать. Он сделал все возможное, чтобы добиться надежной пересылки, хлопотал и перед статс-секретарями, и перед начальниками почты. Но никто не мог гарантировать, что рукопись доставят в целости и сохранности: столь велика была строгость карантинов. О возникших затруднениях он сообщил в Рим. Тогда магистр святого дворца приказал, чтобы рукопись еще раз просмотрели. С согласия верховного цензора это сделал отец Стефани, профессор священного писания Флорентийского университета, придворный проповедник и консультант инквизиции. После этого, точно соблюдя все распоряжения магистра святого дворца, книга была напечатана.
— Испрашивая дозволения у магистра святого дворца печатать книгу, поставили ли вы его в известность о предписании, сделанном вам ранее по приказу Святой службы?
— Я ничего не сказал ему об этом, не сочтя нужным, поскольку был совершенно уверен, что в этой книге я не держался и не защищал мнения о
Вот, оказывается, в чем смысл книги! Обвиняемому нельзя отказать в известной логике. Но его защитительные доводы имели бы силу, если бы главный тезис, что-де «Диалог» написан в опровержение Коперника, не противоречил фактам. Речь-то ведь шла не о хитром вступлении, а о характере всей книги. Обвиняемый называет черное белым и еще пытается уверить в этом своих судей! Правдивость подобных показаний вызывала большие сомнения. Инквизиторы прекратили допрос.
С него взяли клятву, что он не разгласит происшедшего, и повели в помещение, где он должен был содержаться. Это было в здании Святой службы, в той ее части, которую занимал прокурор. Галилею предоставили три удобные комнаты и разрешили совершать моцион по просторным коридорам.
Слугу оставили при нем. Никколини и донна Катерина заботились, чтобы он ни в чем не испытывал нужды: кушанья ему присылали из кухни посла. Галилей мог поддерживать с ними переписку. Писал он и во Флоренцию дочери и друзьям.
Винченцо Макулано, генеральный комиссарий Святой службы, не знал, что делать. Следствие после первого же допроса оказалось в тупике. Ясно, что обвиняемый, уверяя, будто он написал свою книгу не в защиту, а в опровержение Коперника, лжет. Упорное отрицание всякой вины требовало более действенных мер дознания. Подвергнуть его допросу с пристрастием? Не говоря уже, что вмиг исчезнет та обстановка «исключительной мягкости», которая создавалась в угоду повелителю Тосканы, что даст по-настоящему серьезный допрос? Галилей расскажет правду? Признается, что написал свою книгу ради торжества Коперниковой системы, презрев декрет, осудивший «пифагорейское учение»? Признается, что дерзко, обманным путем напечатал ее, не страшась неминуемой кары? Признается, что провел самого римского первосвященника, когда обещал своей книгой продемонстрировать миру, как мудро поступила церковь, осудив богопротивное учение о движении Земли?
Все это известно и Урбану, и кардиналам Святой службы. Генеральный комиссарий может заставить Галилея во всем этом признаться. Инквизиция обладает средствами, действующими безотказно. Ну а если свершится немыслимое: старик, терзаемый болезнями, вдруг проявит в застенке нечеловеческую выдержку, то и тогда Святой службе не составит труда уличить его во лжи. Но пусть он даже не станет упорствовать и согласится отречься от пагубного своего учения. Так или иначе, правда об истинных его намерениях раскроется. А дальше что? Извлечет ли из этого церковь пользу, коль скоро объявят: главная вина Галилея в том, что он написал свою книгу для доказательства движения Земли? То есть, несмотря на болезни и старость, вопреки запрету он совершенно сознательно игнорировал провозглашенное церковью решение? Какой же должна была быть его убежденность в правоте Коперника! А ведь Галилей — величайший авторитет в этой области. И он, выходит, всю жизнь считал, что Земля движется «по природе своей»!
Такой исход дела не мог устроить ни Урбана, ни Святую службу. Бессмысленно было допрашивать Галилея с пристрастием, вынуждать к признанию, уличать во лжи. Если истина оборачивается против церкви, то какой инквизитор позволит нотарию заносить ее в протокол?
Винченцо Макулано видел, что процесс Галилея, едва начавшись, оказался в тупике. Недаром разумные люди полагали, что процесс над Галилеем чреват осложнениями. Они советовали действовать осмотрительней: книжку без особого шума изъять, запретить «впредь до исправления» — в ней, мол, отдельные места изложены недостаточно четко, — но ни в коем случае не ставить публично под сомнение намерений автора. Галилею же сделать соответствующие, но тайные внушения. Да, Урбан погорячился. Он действовал скорее как человек, жаждущий наказать обидчика, чем как осторожный политик. Такой процесс проще начать, чем довести до конца. Обычные процедуры, предусмотренные инквизиционным судопроизводством, помочь здесь не могли. Урбан отдыхал в Кастельгандольфо. Там же был и кардинал Барберини. Фра Винченцо решил написать ему. Он нуждался в высшем поощрении. Ситуация была весьма сложной, но Макулано нашел выход. На то он и генеральный комиссарий!