Галили

Баркер Клайв

— Я кое-что для нее сделал, а она повернулась ко мне спиной, будто я никто.

— И ты, конечно, хочешь ей за это отомстить. Это вполне естественно.

— Что мне делать?

— Во-первых, выясни, где она находится. И будь с ней очень ласков.

— Какого черта я буду ее ублажать?

— Чтобы она ничего не заподозрила.

— Ладно.

— Мы подождем, пока тело старика предадут земле, а потом вместе придумаем, как разобраться с твоими делами.

— Хотелось бы.

— Иди сюда, — Гаррисон распахнул объятия, и Митчелл, не задумываясь,

устремился к нему. — Я рад, что ты мне все рассказал. Я не понимал, как сильно ты страдаешь.

— Она обращается со мной, как с последним дерьмом.

— Ладно, ладно, — похлопав брата по спине, произнес Гаррисон. — Понимаю. Все будет хорошо. Мы с тобой давно вместе. Ты и я. И я хочу, чтобы ты был счастлив.

— Знаю.

— Поэтому мы сделаем все, что потребуется. Даю тебе честное слово. Сделаем все, что потребуется.

Глава V

После разговора с братом Гаррисон поехал навестить одну даму, с которой не виделся уже несколько недель, а именно свою ненаглядную и всегда безотказную Мелоди, общество которой после столь напряженного дня подействовало на него особенно благотворно. Около получаса он созерцал ее лежащее обнаженное тело, время от времени прикасаясь к холодным ногам, бедрам, животу и тому, что крылось за островком густых волос. Господи, до чего же хорошо она умела делать свое дело! За все время его манипуляций ни разу не вздрогнула, ничем не обнаружила признаков жизни даже тогда, когда он бесцеремонно развернул ее на живот и грубо трахнул в зад.

Но на сей раз, разрядив в нее свою обойму, он не уехал, как делал это прежде, а прошел в ванную комнату, окрашенную в желто-зеленые тона, вымыл член и раскрасневшуюся шею, а потом вернулся в комнату и, сев перед ней, уставился на нее долгим взглядом. Переворачивая тело Мелоди со спины на живот, он раздавил лежавшие вокруг цветы, которые издавали аромат, странно возбуждавший все его органы чувств. Тело женщины казалось ему почти прозрачным, бренди, который он пил, отдавал странным привкусом, которого он прежде никогда не ощущал, и даже бокал в его руках казался ему сотканным из шелка.

Что происходит с ним? Неужели это начало своего рода трансформации? Неужели тот Гаррисон — несговорчивый, упрямый, как осел, Гаррисон, присутствие которого никогда никому не доставляло радости, а менее всего ему самому, — готов сбросить с себя привычное обличье, словно мертвую шкуру, и обнаружить в себе нечто новое — более яркое, более сильное, более странное?

Разумеется, нет никакой случайности в том, что другое «я» Гаррисона вышло из заточения именно сейчас, когда смерть постигла Кадма Гири, поскольку его уход ознаменовал падение старого режима вместе с его законами, лицемерием и ограничениями, уступив место чему-то новому, которому теперь предстояло сказать свое слово и заявить миру о своих воззрениях. В тайниках своей души Гаррисон уже давно ощущал, как пробивались в нем ростки этого нового, как будоражили его чувства предощущением блаженного мига, когда ему наконец удастся себя проявить.

Да, конечно, отчасти подобные перемены его несколько страшили, ибо всякие изменения формы в некотором смысле были сродни смерти: отметается все, что было, освобождая место тому, что будет. Но ведь он не лишится ничего того, что ныне его так заботит? Человек по имени Гаррисон Гири, известный своим изощренным умом и с ранних лет обучавшийся искусству лжи, чему в большой степени был обязан Кадму Гири, с виртуозностью карточного шулера умел пускать пыль в глаза людям и отвлекать их внимание от своих истинных намерений, которые, как бы ни казалось это наивным со стороны, невероятным образом сближали Гаррисона с его наставником, ибо своей целью имели процветание семьи, наращивание состояния, влияния и власти.

Теперь обстоятельства складывались в его пользу, и, быть может, для того, чтобы осуществить свои замыслы, выказав свое истинное обличье — то, которое ему еще никогда не приходилось обнажать перед семьей, — лучшего места и времени ему не представится. Обнажить свое лицо, но при этом самому остаться в тени, потому что единственный свидетель этого действа никогда не откроет своих глаз.

Возможно, время уже пришло. Поставив бокал бренди, он встал со стула и подошел к кровати. Женщина была недвижима, как камень. Наклонившись над ней, он перевернул ее на спину, и она безвольно перекатилась, убедительно имитируя мертвое тело. Гаррисон сел рядом с ней на корточки и положил ей ладонь на живот.

— Игра окончена, — произнес он.

Она не шевельнулась. Он переместил руку на грудь.

— Я чувствую стук твоего сердца, — сказал он. — Ты хорошо делала свое дело, но я всегда слышал удары твоего сердца. Открой глаза, — наклонившись, он потеребил ее сосок. — Хватит играть в мертвецов. Я тебя воскрешаю.

У нее на лбу обозначились легкие морщинки.

— Ты была великолепна, — продолжал он. — Правда. Очень убедительна. Но я больше не желаю играть.

Она открыла глаза.

— Карие, — констатировал он. — У тебя карие глаза. А я всегда думал, что они голубые.

— Ты со мной закончил? — спросила она невнятно.

Возможно, столь искусно играть свою роль ей удавалось благодаря наркотикам.

— Еще не совсем, — ответил Гаррисон.

— Но ты же сказал, что не хочешь больше играть.

— Не хочу играть в эту игру, — пояснил он. — Хочу в другую.

— Какую?

— Пока еще не решил.

— Ну хватит надо мной измываться...

Гаррисон рассмеялся так громко и вызывающе, что шлюха посмотрела на него в изумлении.

— Я могу делать все, что мне заблагорассудится, — произнес он, схватив ее за грудь. — За твое общество я плачу. И услуги твои очень дорого стоят.

При упоминании о материальной стороне дела, которая, вероятно, тешила самолюбие проститутки, лицо женщины несколько прояснилось.

— Чего же ты хочешь? — спросила она, взглянув на глубоко впившуюся ей в грудь руку Гаррисона.