Галиндес

Васкес Монтальбан Мануэль

– Прекрасный образ, Робардс, просто прекрасный.

– И разве в нашей жизни мало поэзии? В вашей и в моей?

– Это как посмотреть.

– Разве мы не начинаем каждый день с чистого листа, имея в своем распоряжении только двадцать четыре часа, чтобы заполнить эту страницу?

– Я забыл, что вы в душе поэт, Робардс. Теперь я припоминаю, как приятно было всегда разговаривать с вами, как странно было слышать от вас стихи в те годы, когда этим делом занимались в основном очень жесткие

люди, вроде Геринга: услышав слово «культура», они хватались за пистолет. Вы сделаете для меня, что сможете?

– Чего вы хотите?

Прищурившись, старик внимательно изучал лицо Робардса, словно не мог больше лгать или не был уверен, что его лжи поверят.

– Я хочу твердый оклад в размере двух с половиной тысяч долларов в месяц, гарантированное место в приюте для престарелых «Хартли», когда я не смогу жить один. С правом взять с собой моих кошек. В случае, если они меня переживут, я хочу, чтобы их поместили в «Парке дель Буэн Амиго», образцовом приюте для животных. И чтобы мне были даны письменные гарантии относительно всего этого.

– Гарантии относительно чего?

– Относительно всего.

– И насчет кошек – в письменной форме?

– Особенно насчет кошек. Это для меня важнее всего прочего.

Мужчина откинулся на спинку кресла и ледяным взглядом посмотрел на старика, но тот по-прежнему пристально разглядывал его лицо, словно ощупывая глазами, чтобы от маски не осталось и следа.

– Как вы себе это представляете – пенсия для кошек? Вы представляете, себе как будет выглядеть такая докладная?

– Моя проблема – уговорить сеньориту, ваша – выполнить мои требования.

– Их можно будет рассмотреть.

– Рассматривайте что хотите, но только до того момента, когда я должен буду вступить в игру.

Он резко поднялся и наклонил голову, прощаясь; когда старик уже повернулся к выходу, за спиной у него раздался голос Робардса:

– Вы знаете, что мы можем вас заставить.

Голова старика слегка дернулась, но он не обернулся, хоть и остановился, ожидая, что последует дальше.

– Контора беспощадна, когда ей есть что помнить; она умеет пользоваться тем, что хранится в ее архивах.

Старик резко повернулся; подбородок его слегка дрожал, и свои слова он словно выплюнул в лицо Робардсу:

– Я боюсь только собственной памяти, поэтому вашей можете подтереться. Еще десять-пятнадцать лет назад я бы испугался огласки некоторых сторон моей жизни. Но сейчас все, кому была интересна моя жизнь, умерли. И теперь никому, кроме меня, неинтересно, как я выгляжу, – я один отвечаю и за мое лицо, и за мою задницу. Мое почтение, сеньор.

Последним плевком было именно это обращение – сеньор. Мужчина взглядом проводил старика, подавив в себе желание догнать

его и припугнуть как следует. Он не стал этого делать, чтобы не показывать своей слабости, а не из желания продемонстрировать свою твердость. Старый педик ушел, а он так и не двинул ему как следует по причинному месту. Мужчина что-то записал на салфетке, после чего положил ее в верхний карман пиджака, как платочек, символ элегантности. Стул, на котором сидел старик, пустовал недолго. Человек сел, не соблюдя внешних правил приличия, и мужчину повело от раздражения.

– Бриджес, ты очень худой, но отнюдь не невидимка.

– А почему я должен быть невидимкой?

– До этого нас никто не видел вместе, поэтому ты не должен подсаживаться ко мне с такой фамильярностью.

– Я сел с естественностью, это совсем другое дело. Слушай, приятель, ну и местечко тебе подобрали. Я в такой гостинице никогда не жил. Я тут бываю не меньше трех раз в месяц, но мне вечно бронируют трехзвездочные отели в «Маленькой Гаване». Да, так можно работать. Ну, что тебе сказал старик?

– Ставит условия. Хочет фиксированный оклад, пансион для себя и своих кошек.

– Пансион для его развратников нам бы обошелся дешевле. Он ведь уже совсем развалина, ни на что больше не годен.

– Я предупредил его, напомнил о материалах, хранящихся в его личном деле, но, по-моему, ему на это наплевать. Он слишком стар, чтобы беречь свою репутацию.

– Изложи его требования в письменной форме, и пусть он вступает в игру, а там посмотрим.

– Он требует письменных гарантий до того, как вступит в игру.

– Я его в порошок сотру. Я чуть было этого не сделал, когда мы встречались с ним в «Морском волке». Этот говнюк строит из себя всезнайку и смотрит на остальных свысока. Я перевешаю всех его кошек, чтобы ему не о ком было больше волноваться. Нет, лучше сначала одну, как предостережение, а если он будет и дальше упираться, то перевешаю всех, одну за другой.

– Оставь ты кошек в покое. Я скажу вам, какие бумаги требуются, пусть их подпишут у нас, потом подпишет он, и дело с концом. Эта история не будет длиться вечно. Хотя пока конца ей не видно.

– Я не знаю, что это за история, да меня это и не интересует. Мне известно только, что это называется «Дело Рохаса, НЙ, 5075», а больше мне и знать не нужно. Я целыми днями торчу перед компьютером, перепечатывая сообщения, и у меня задница стала такой же формы, как мой вращающийся стул. Мне непонятно только, как можно доверять этой мумии.

– Он актер.

– Просто педик с перьями, как в мюзик-холле. Ты видел, какая у него походочка? Похож на Фреда Астера, который заработал артрит. Ты меня не угостишь рюмочкой?