Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
— Я — в тебе, я — в тебе, Гордон Эллисон!
— Также как и я в тебе. Мы — одно целое. Ты такая же тварь, как и я.
— Я такая же, как и ты?
— Да, мелкая тварь. Потому ты и не чаешь во мне души. Ты до смерти рада, что я стащил с тебя маску. Я выпустил тебя на волю. Не смотри на меня так, я тебя освободил. Ты была вся выдуманная, играла роль, сама обрекла себя на это. Я вдохнул в тебя жизнь.
Элис завизжала:
— Раньше я, стало быть, не жила.
— По-настоящему — нет. У тебя не было истинной, честной, настоящей жизни.
— Жить с тобой по-скотски значит жить по-настоящему?
— Не надо притворяться перед самой собой. Лучше уж быть скотом, если ты — скот, но только не изображать из себя ангела, если ты не ангел.
— А почему ты, мерзавец, в таком случае не показываешь людям свое истинное лицо? Скажи, лорд Креншоу? Почему ты всегда нацепляешь на себя маску?
— Это меня забавляет. И я в этом деле — мастер.
— Циник. Я тебя сейчас ударю.
Тишина. Шум борьбы.
Да, они дрались. Они вцепились друг в друга. Она расцарапала ему лицо.
— Такая ты мне нравишься. Все как встарь.
— Оставь меня, Гордон, или я позову на помощь.
— Но ведь я люблю тебя. Я как раз собираюсь доказать тебе свою любовь. Да и кто может прийти сюда!
— Ты разорвал мне платье. Оставь меня, убийца! Я создана не для тебя.
— Для кого же?
— Для других.
— Для кого именно?
— Для другого человека. Сам знаешь. Иначе ты не разорвал бы в клочья мое старое платье.
— Повтори, что ты сказала.
— И повторю. Оставь меня! Я буду кричать.
— Скверная баба. Потаскуха. Прожила столько лет со мной и… Повтори.
— На помощь! Убийца!
Грохот. Громовые слова.
И тут Эдвард, шатаясь, вышел вперед из-за шкафа, в руке он держал палку; перевернул стеллаж; мать завизжала, увидев сына.
Кофточка хрупкой Элис была разорвана снизу доверху, правая ее половина и вовсе оторвалась; клочок рукава еще болтался около локтя и предплечья; остальные части кофточки, превратившиеся в лохмотья, свисали с красного пояса. В пылу схватки прическа Элис распустилась. Гордон держал в кулаке здоровенную прядь волос, темная масса волос упала Элис на лицо, на глаза, она откинула их. Скрестила руки на голой груди — согнула тонкий стан, увернувшись верхней частью туловища от удара.
Жирный, задыхающийся Гордон, не замечавший, что со лба, ушей и губ у него капает кровь, уставился на неожиданно возникшего перед ним Эдварда, словно это было привидение. Его кулак, которого удалось избежать Элис, бессильно упал. Гордон залился диким хохотом, напоминавшим скорее звериный рык.
— И он тоже здесь, lupus in fabula [23] . Вот он, этот больной, этот симулянт. Инспектирует местность, поле битвы.
Чем дальше разглядывал Гордон растерянного Эдварда с палкой в трясущейся руке, тем сильнее в нем вскипала ненависть, ярость.
23
Волк из басни (лат.).
— Жалкий хромой бес, ублюдок, ублюдок, я тебя убью!
Эдвард ловил каждое его слово. Каждое слово было ему знакомо. Он знал эти интонации, этот голос, выражение лица. Тысячу раз они возникали в его мозгу и означали одно — убийство. Жирный, обезумевший человек подступил к нему и замахнулся правой рукой, как молотом — еще секунда, и он убьет его. Рука Гордона разжалась, клок темных женских волос упал на пол. Правая рука Эдварда невольно поднялась, согнулась в локте и прикрыла лицо — так он защищался; тысячу раз он проделывал это во сне. Однако сегодня он не испытывал страха. Страх смерти так и не появился.
Вот он опять стоит на палубе. Японский летчик-камикадзе камнем упал вниз. Он пробил палубу и с приглушенным грохотом проскочил дальше, расколошматил, разнес в куски трюм; судно ужасающе, по-звериному заревело. Забил гейзер, взлетели на воздух доски, люди, трубы; в черных клубах дыма, между которыми поднялся огненный факел, закружились куски металла, куски тел, оторванные конечности.
Из разинутого рта Эдварда вырвалось еле слышное «ах». Палка завихляла в его левой руке, выскользнула и покатилась назад по дощатому полу. Левое колено не выдержало тяжести тела, Эдвард покачнулся, но упал в другую сторону, туда, где стояла мать; Элис бросилась между ним и взбешенным Гордоном, чтобы принять удар на себя; она обхватила сына за плечи и прижала свою голову с растрепанными волосами к его шее. И отчаянно закричала, почувствовав прикосновение его холодного лица к своей груди, к груди, вскормившей Эдварда.
Рука Элис смягчила падение сына, теперь она вытащила ее из-под твердого плеча Эдварда; сама она не чувствовала боли. Она опустилась на колени рядом с сыном, начала тормошить его. Заговорила с ним.
Все это время Эллисон стоял как вкопанный, он так и не опустил тяжелый кулак правой руки, занесенный, словно молот. Еще не вполне очнувшаяся от бешеной схватки с Гордоном, Элис взглянула на него с черной безнадежностью — так дьявол ищет взглядом другого дьявола — и зашипела:
— Уходи. Уходи. Уходи, говорят тебе.
Только тут Эллисон пошевелился: он разжал кулак.
Он хотел подойти к Эдварду, сделал шаг и уже собрался было опуститься на пол. Но его опять настиг черный ужасный материнский взгляд, в котором, казалось, были заключены все муки ада; Элис зашептала:
— Прочь. Прочь. Не прикасайся ни к чему. Не прикасайся к моему ребенку.
Гордон остановился и стал слизывать кровь, сочившуюся из губы. Лицо его, которое только что было багрово-синим и раздувшимся, опало. Не двигаясь с места, он пробормотал что-то нечленораздельное.
А Элис тем временем нежно ворковала, обращаясь к распростертому телу. И тут Гордон затопал к дверям.
Как только Эдвард зашевелился, Элис прошмыгнула в свою комнату, спустившись по лестнице на полпролета, и набросила пальто. Выходя из комнаты, она схватила с туалетного столика гребень и провела по своим взлохмаченным волосам справа и слева, даже не глядя в зеркало.
И вот она уже опять сидит на корточках, рядом с Эдвардом. Он стал подниматься, она поманила его.
— Иди сюда. Я помогу тебе.