Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу

Дёблин Альфред

Гордон громко застонал, его было страшно слушать. Потом он начал опять:

— Я не мог предложить ей нежную любовь, которую она, возможно, узнала — понятия не имею, когда и с кем. Ну хорошо, но коль скоро я не в силах был дать ей сладкую, нежную любовь, ей следовало понять, что я даю другую любовь, сильную, гораздо более сильную, наверное причинявшую боль, наверное даже пахнувшую кровью, моей принесенной ей в жертву кровью.

Да, мне было трудно побороть себя. Я не мог ничего поделать с собой. Она, и только она, должна была избавить меня от меня самого. Я знал — она может вернуть мне собственное «я», она — моя дорога к собственному «я», единственная дорога, но она опустила решетку. Мне приходилось либо ломать решетку, либо насильно перелезать через нее.

Элис виновата в том, что к нашей любви примешались ярость и борьба. Я подавил ее тогда. Так было, признаюсь, готов нести за это ответственность. Я решил сломить ее сопротивление. Не мог же я допускать, чтобы она меня отвергла. — Гордон вперил взгляд в пространство, кивнул. — А потом, потом ей доставляло наслаждение именно это. Она жаждала этого. Играла мной. Конечно, я разбудил в ней дурные чувства. Но они были ей присущи. Она видела мои страдания, дарила мне утешение, лишь затем, чтобы снова заставить страдать. Я любовался ею. Моей вины ни в чем нет. Моей вины нет и в том, что произошло после.

Джеймс:

— А что произошло?

Гордон:

— Из ее жизни ушла любовь. Я хотел принести ей любовь, тысячу раз приходил к ней, предлагал себя. Она высмеивала мои попытки, возбуждала меня, дразнила, приводила в бешенство, а потом усмиряла. Она чувствовала себя хорошо только тогда, когда доводила меня до белого каления. О, что она сделала со мной?! Как извратила мой характер! Иногда я радовался возможности сесть за свой письменный стол, чтобы наконец прийти в чувство и выяснить, кто я на самом деле. Неужели я тот, кого Элис из меня делала?

Джеймс:

— Гордон, бога ради, если все, как ты изображаешь, если ты и впрямь жил в таком аду, — почему ты не ушел раньше?

— Потому что в глубине души она знала…

— Что?

— Знала, что плохо поступает и что ей суждено быть со мной. Ей тоже было плохо. А теперь она сбежала. Бросила все. После стольких лет, стольких жертв. Это ее стиль. Я могу истечь кровью, ей все равно. Вот что она позволила себе, вот что натворила твоя сестрица. А теперь она живет где-то на «свободе» и пляшет. Клянусь богом, она пляшет.

Джеймс был не в силах возразить.

Что значил этот саквояж? Что собирался предпринять Гордон? Опять гнаться за ней?

— Ты болен, Гордон. У тебя лихорадка, поверь мне.

— Она меня унизила. Чаша переполнилась. Я…

Он сжал кулаки и потряс ими в воздухе, словно хотел кого-то сокрушить.

Все утро Джеймс провел у Гордона совершенно бесплодно. Вынести это было невозможно, Маккензи уже сам хотел, чтобы Гордон ушел. После обеда Эллисон успокоился, он вел себя тише и серьезней, чем раньше. Сказал, что собирается уехать. Поблагодарил за гостеприимство.

— Куда ты направляешься, Гордон?

Гордон положил Джеймсу руку на плечо и смиренно улыбнулся.

— Ты не веришь в нерасторжимые узы. Всю жизнь избегал таких уз. Но я-то знаю, что они связывают и меня, и ее. И если сегодня она об этом не подозревает, то завтра уверует в них.

Джеймс долго и печально смотрел Гордону в глаза, поглаживая его руку.

Гордон:

— Думаешь, я способен на какую-нибудь дикую выходку? Буду мстить и так далее? То, что я делаю, я делаю и для Элис тоже. Тебе этого не понять. Мне кажется, я вижу сейчас дальше, чем она.

Визит

Эллисон уехал из города и поселился на лоне природы в своем опустевшем доме — подсознательно что-то толкало его на этот шаг, он слышал зов, тот зов, который слышат птицы, прежде чем начать перелет. Тогда они кружатся в воздухе, чтобы убедиться в правильности своего инстинкта, а потом, когда зов становится явным, он подчиняет их себе, и они повинуются.

В один из дней, заполненных недоуменными вопросами и вслушиванием в себя, Гордону нанес визит человек, с которым он много дет назад путешествовал. Человек этот остался всего лишь автором путевых очерков и, как он сообщил, посетил Гордона проездом; хотел увидеться с ним, выпить в его обществе рюмку виски.

Оказалось, спокойный приветливый гость не знал, что семья Эллисонов распалась. В последние годы он ездил по континенту, куда новости из Англии почти не доходили, так что скудная информация об Эллисонах, интересная только для литераторов, осталась ему неизвестной.

В процессе разговора — издерганный, рассеянный Гордон произнес всего несколько слов — стало ясно, что Уэскот (так звали посетителя) бывал в доме Эллисонов как в Лондоне, так и за городом, а до войны даже принимал участие в эллисоновских домашних сборищах. Гордон оказался в неприятном положении — ему пришлось рассказать кое-что о состоянии своих дел и о местонахождении семьи. Ибо этот Уэскот обладал прямо-таки феноменальной памятью, он имел представление решительно обо всех членах семьи Эллисонов, пусть поверхностное. В данное время они в Лондоне у друзей, заверил гостя Гордон, стараясь не вдаваться в подробности. Этот допрос был ему неприятен. Быть может, непрошеный гость — замаскированный интервьюер?

Однако Уэскот хладнокровно выпил еще рюмку виски и сказал, что хочет передать привет госпоже Элис от одной дамы, живущей во Франции, но родившейся в Англии; эта дама была с ней дружна много лет назад, когда Элис еще носила фамилию Маккензи.

— Кто эта дама?

Уэскот назвал какое-то имя. Гордону оно ничего не говорило.

— Давние дела, — подтвердил гость, — нельзя ли передать привет госпоже Элис лично?

— Я же сказал, она в Лондоне.

— В своем доме? Кажется, ваш дом сильно разрушен.

— Она живет у моих друзей. Я сам передам ей привет.

Гость закурил сигару, он сохранял хладнокровие, несмотря на односложные ответы хозяина. У Уэскота было худое, умное лицо, сросшиеся брови, он часто улыбался, любезно и понимающе, показывая свои крепкие, белые, слегка выступающие вперед зубы.

Да, он не забыл тот вечер, когда сидел в неприметном парижском кафе рядом с женщиной, углубившейся в газету и уже давно выпившей свой аперитив. Уэскот заглянул ей через плечо, она читала «Дейли мейл». Спросил, не англичанка ли она. Завязался разговор. Лицо женщины было прикрыто вуалью. Она дала увести себя в его номер. Сидя рядом с ним на диване, она подняла вуаль, и тут ему показалось, что он уже видел где-то это лицо. Сперва женщина пришла в смятение, потом призналась, что она — сбежавшая жена Гордона Эллисона. Это приключение он не мог забыть. Дела привели его опять в Лондон, но образ женщины всегда был с ним; чем больше времени проходило, тем сильнее его волновало парижское приключение; вот почему он решил узнать, что же произошло между Эллисоном и госпожой Элис, что побудило ее убежать из дому. Кроме того, вступив на английский берег, он жаждал возвратиться к Элис (хотя все это было не чем иным, как приключением, волшебным, но минутным переживанием).