Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Шрифт:
Эдвард:
— Набожность матери редко проявлялась. Она приспособилась. Неужели она стеснялась своей веры? Как вы считаете?
Старушка вполголоса:
— Теперь я иногда вспоминаю случаи из прошлого, которые давно забыла. Это происходит из-за вашей любознательности, Эдвард, из-за того, что вы все хотите понять. Меня смех разбирает, когда я думаю о тогдашних событиях в доме Маккензи, о том, как появился господин Гордон и как развивались их отношения, драматически и почти неправдоподобно, а ведь потом, постепенно, все наладилось. Так в жизни бывает, Эдвард; вы еще убедитесь в этом на собственном опыте. Но вот в дом явился господин Эллисон, мы, собственно, даже не верили, что он приходит ради Элис. Впрочем, нет — мы, конечно, верили, ведь ради нее многие приходили, Элис всегда окружал целый рой молодых людей, ей нравилось иметь много поклонников, в этом она походила на свою мать — нас удивляло, что Элис им заинтересовалась, да еще как. По правде говоря, я по сей день не понимаю этого. Тогда я должна была часто помогать ей — следить, чтобы никто не мешал Элис при свиданиях с господином Гордоном; я делала это неохотно, особенно из-за ее матери. Но Элис настаивала, наседала, плакала.
— Стало быть, она уже любила его.
— Но почему — вот в чем вопрос. У меня как раз создалось впечатление, у нас у всех создалось впечатление, что они не подходят друг другу, кроме того, я видела, что это чувство не идет ей впрок, она с ним не справляется. Однажды она сказала мне в ответ на мое серьезное предупреждение о том, что я не могу больше быть ее соучастницей: «Поступай, как хочешь, история с Гордоном касается только меня». Встречаясь с ним, она-де выполняет некую миссию.
— Миссию? Что она имела в виду?
— Определенную задачу. Служение. Это было типично для Элис. Она всегда была такой. Смесь энергии и фантазии. Не знаю только, как она до этого додумалась. В ту пору она уже отчасти потеряла свою веселость и свое хорошее настроение. Иногда в ее поведении появлялось нечто агрессивное, мать Элис спрашивала меня, в чем дело, но я тоже не могла ничего объяснить.
Эдвард:
— Она растворилась в нем.
— Наверное, так и было. Но она не справлялась со своим чувством. Она его принимала и в то же время не принимала. Это был настоящий внутренний конфликт. И тут она уговорила себя насчет «миссии». И твердо стояла на своем. Ни с кем она не делилась, только со мной, и я должна была поклясться, что сохраню все в тайне. Ах, боже мой, для меня это были трудные времена, такая ответственность, но Элис заупрямилась, и никто не мог бы с ней сладить. Временами ее брат Джеймс что-то чуял; но я молчала, прикидывалась дурочкой. Брат считал, что в этой истории нет ничего особенно загадочного; существует много женщин, которых тянет именно к тому демоническому типу, к какому принадлежит Гордон.
Эдвард:
— Брат что-либо предпринимал?
— Предпринимать что-либо было не в характере Джеймса. Он говорил «гм», пожимал плечами и шел своей дорогой. Кстати, он называл господина Гордона за его неотесанность и мрачный нрав диким вепрем, называл уже тогда. Как-то раз за чаем он стал дразнить сестру — спрашивал, чувствует ли она себя достаточно сильной, чтобы укротить вепря. Вот вам и история Лира, которую он нам рассказал. Думаю, Элис решила стать укротительницей или же нафантазировала что-то в этом роде, вошла в роль, и до известной степени ей это удалось. Но…
— Что же? Расшифруйте свое «но»!
— Это было не в ее натуре. Не по силам ей. У нее не лежала к этому душа.
Эдвард:
— Разве такое можно знать, мисс Вирджиния?
— Да, я-то знаю Элис. Вероятно, ее привлекала авантюра, как таковая. Или же была другая причина: она это на себя возложила. В сущности, Элис была глубоко религиозным человеком. И когда она с ним познакомилась, когда он пришел к ней, она это на себя возложила. Возложила, как миссию. Но нести свой крест ей было очень трудно. Наша веселая Элис разительно изменилась. Ах, она прямо-таки бросалась на меня, когда я осмеливалась коснуться ее отношений с Гордоном, — ее мать часто подбивала меня на это. Потом я оставила свои попытки. Однажды Элис пригрозила, что она все бросит, если ей будут ставить палки в колеса. — Мисс Вирджиния ненадолго замолчала. — Да, ваша мама — упрямица, в ту пору они закусила удила.
Эдвард:
— Но не могла же она из-за пустого каприза испортить себе жизнь?
— Ах, ваша мама — гордячка, Эдвард. Вы не имеете представления, до какой степени она горда.
— Ну а что было потом?
Мисс Вирджиния:
— Потом все обошлось.
Эдвард:
— После она проклинала себя за свой шаг.
Мисс Вирджиния:
— Как у вас язык поворачивается говорить такое, Эдвард?
Эдвард:
— После у нее была только одна мысль: отомстить отцу.
Мисс Вирджиния с ужасом:
— Но ведь Гордон не сделал ей ничего плохого! Как у вас язык поворачивается говорить такое?
Эдвард:
— Он сделал ей все, что мыслимо сделать.
Мисс Вирджиния:
— Но ведь она могла избавиться от него. Вы бросаете мне упрек в том, что я не помешала ей? Именно вы, Эдвард?
Он пробормотал что-то, презрительно усмехнулся.
— Да, я. Я, ее сын.
Эдварда подташнивало, он судорожно глотнул. Выдохнул воздух, потер губы.
Избавиться… Так и я мог бы избавиться от страха и всего прочего. Но никто не избавит меня от себя — от ада человеку не избавиться, особенно если он сам его выбрал. Бедная мама! Моя мама! Сын и мать не могут быть связаны теснее.
Мисс Вирджиния взглянула на Эдварда с тревогой. Помолчав немного, она заговорила опять:
— Эдвард, теперь вы человек взрослый и проживете в этом доме еще довольно долго, по крайней мере до тех пор, пока не выздоровеете. Хорошо, что вы ближе познакомились со своими домашними. Для теперешней молодежи отчий кров стал всего лишь промежуточной станцией. Вы сказали, Эдвард, мать приспособилась. Но я хорошо знаю Элис Маккензи. Что-что, а слово «приспособиться» не подходит к ней, поверьте, совершенно не подходит.
Старушка захихикала: Элис палец в рот не клади. С ней не так-то просто сладить. Честно говоря, я этому рада. Женская солидарность. Когда она вышла замуж, я обещала ей остаться у нее. И я осталась.
Старая дева, склонив голову над чашкой, лукаво улыбнулась и подумала о том (вслух она ничего не сказала), сколько лет выполняла у своей бывшей воспитанницы и госпожи роль наперсницы, сколько исповедей выслушала, сколько тайных посланий передала и получила, сколько деликатных поручений взяла на себя, сколько раз стояла на страже и охраняла Элис. И мисс Вирджиния, подняв голову, улыбнулась Эдварду, сыну ее Элис, поглядела на него прищурившись и сказала, все еще погруженная в свои мысли:
— Помните ли вы короткую историю об оруженосце и его кольце, которую я рассказала? Таковы все мужчины: они хотят, чтобы мы подчинялись, чтобы мы помогали им в их работе и в жизни. Но женщина стремится только к одному — к любви. И здесь она не отступает. Даже на краю гибели она держится за любовь. А если мужчина чересчур силен и суров, то женщина цепляется за ребенка. Вот почему мама так сильно любит вас, Эдвард; поверьте мне, вы ей нужны. Ведь вы — Гордон Эллисон, но только без его шипов.