Гамлет шестого акта
Шрифт:
Доран вздохнул.
— Мне всегда, как служителю церкви, Гамлет казался… человеком праведным. Святым.
— Полно, мистер Доран. Он оставляет вокруг себя семь трупов…
— Гамлет убивает своей волей лишь короля. Ни в смерти матери, ни Офелии он неповинен. Полоний становится жертвой случайности, Лаэрт гибнет сам, а Розенкранц с Гильденстерном… Людей губит не Гамлет, а собственная низость или глупость…
— Ваше суждение жестоко, мистер Доран, но, впрочем, я и в суждениях Христа никогда не замечал ничего сентиментального…
Мистер Морган, мистер Стэнтон и мистер Кемпбелл вяло перебрасывались в карты,
А дождь всё лил и лил, за окном набухала и ширилась мрачная серая пелена. После обеда Доран и Коркоран перебрались поближе к камину. Рано зажгли свечи. Мистер Нортон тоже сел неподалеку. Мисс Софи и мисс Эстер, бросив игру, снова слушали мужчин. Подошла поближе и мисс Розали, несмотря на резкий оклик брата. Священник, видя навязчивость этих людей, всё больше понимал Коркорана в его стремлении к уединению. Теперь он уразумел, что глубина суждений заставляла Коркорана скучать в кругу обывателей, и настойчиво избегая общества девиц, он не играл и не притворялся равнодушным и пресыщенным. Такого человека суета занимать и не могла, «ведь вечность — звук не для земных ушей…»
Мистер Коркоран косвенно подтвердил его размышления.
— Я жалею, что лорд Чедвик уговорил меня играть. Эту роль нельзя играть безнаказанно. Гамлет, переживший пятый акт, не может влюбиться в новую Офелию, улыбаться бродячим актерам, шутить с Горацио…
— По-вашему, роль меняет душу игравшего её? Вы изменились?
— Наверное. Хотя не сразу это заметил. Я не очень-то склонен к самонаблюдениям. Всматриваться в самого себя — верный способ до неузнаваемости исказить собственный облик. А может, причина вовсе и не в ролях…
— Вы, я заметил, сторонитесь… людей… Вы стали равнодушны к миру?
— Равнодушный не заботится ни о себе, ни о других, мистер Доран, будучи ко всему безразличен. Я же кое-чем всё же озабочен. Но в отличие от суетливого, что беспокоится обо всем на свете, меня пустяки не занимают. Я не суетлив и не равнодушен, я — бесстрастен. Только и всего. Я вижу мир. В нём есть глупцы и мудрецы, подлецы и благородные люди. Я не могу вложить мозги в голову глупца, равно глупо говорить о морали с подлецом. Люди же умные и благородные в моих проповедях не нуждаются. Чего все ждут от меня? Подлинно возвышенные умы равнодушны к бедам, прежде всего бедам собственным. В бедах же, постигающих других, они видят либо кару, либо испытание. Равно индифферентны они к счастью, и к своему — и к чужому. Чтобы жить в Духе, нужно быть спокойным, как плывущее облако или озерная гладь. Стоит увлечься чем-либо суетным — погрязнешь в море суеты.
Трудно сказать, поняла ли его слова мисс Хеммонд, но она не удержалась от едкого замечания.
— Нам предписано думать о ближних, мистер Коркоран.
Коркоран удивлённо обернулся к ней. Его губы тронула чуть ироничная улыбка.
— Я, милая кузина, состою первым в списке попечителей своего прихода, щедро жертвую на благотворительность и добрые дела, а этой весной даже участвовал в Пасхальной лотерее. Притом — выиграл поросёнка, коего пожертвовал семейству бедного лудильщика. Добрые порывы иногда проникают, поверьте, и в мое бесстрастное сердце…
Когда вечер сгустил за окнами сумрак, мисс Стэнтон, занятая рукоделием, подошла и села ближе к свечам. Она не принимала в разговоре никакого участия и не поднимала глаз на кузена, хотя, как заметил мистер Доран, внимательно слушала их беседу. Её брат Клемент, взбешённый вниманием кузины Софи к мистеру Коркорану, отыгрался на Бэрил, резким шепотом насмешливо заметив ей, что уж она-то может не утруждать себя погоней за красавцем — всё равно не светит…
Бэрил вздрогнула, глаза её налились слезами и, поднявшись, она торопливо вышла. Кристиан Коркоран бросил на мистера Стэнтона взгляд, в котором мистеру Дорану неожиданно померещилась ледяная злость.
Глава 9. «Я люблю вас до безумия, до бреда, до отчаяния. Я не могу жить без вас…»
На следующее утро дождь прекратился, небо было прозрачно, а солнце сулило прекрасный день, отражаясь игривыми бликами в огромных лужах. Но земля была сыра, и легко было вообразить, что творится на болотах. Мистер Коркоран, который накануне поделился с мистером Дораном своей надеждой, что ему удастся добраться до Бандитского леса, сам признал, что это пустая мечта. К тому же, солнце вскоре скрылось, и со стороны Лысого Уступа на Хеммондсхолл пополз белый вязкий туман.
После завтрака, когда девицы уже покидали мужчин, мистер Коркоран неожиданно поднялся и остановил выходящую из столовой мисс Бэрил Стэнтон. Он медленно подошёл к ней, в удивлении на его обращение замершей, и негромко заметил, что просит у неё прощения. Она, очевидно, давно поняла, ведь женщина с такими умными глазами всё понимает, что он человек не светский, обитатель леса и дикарь, и потому порой забывает общепринятые обычаи. С этими словами он извлёк из внутреннего кармана сюртука небольшую сафьяновую коробочку.
— Брат обязан подарить сестрице серьги — я же едва не пренебрёг этой милой традицией. Простите меня, Бэрил, и примите дар моей братской любви. Это работа итальянских мастеров.
Она подняла на него глаза. На лице мистера Коркорана не было насмешки, как она ожидала. Не было и улыбки. Его удивительные глаза с тяжёлыми веками и тонущем в радужной неразличимо чёрном зрачке смотрели серьёзно, грустно, и несколько сонно. Теперь, вблизи, она рассмотрела, что это впечатление было обманчивым, просто тягота вежд создавала иллюзию их сонливости. Веки покрывали колдовские глаза почти на треть, ресницы гасили свет радужной, тот рассеивался и начинал мерцать крохотными искорками — вот почему глаза казались чарующими, но полусонными.