Ганнибал
Шрифт:
ГЛАВА 21
Христианский мученик Сан-Миньято подобрал свою отрубленную голову с песка римского амфитеатра во Флоренции и понес ее, зажав под мышкой, в горы за рекой, где теперь он и покоится с миром в своей прекрасной церкви. Так утверждает легенда.
По пути туда тело Сан-Миньято – самостоятельно или с чужой помощью – несомненно, проходило по этой вот улице, где мы сейчас стоим, Виа де Барди. Уже опустился вечер и улица пустынна, выложенные веером камни мостовой блестят под зимним дождем, недостаточно холодным, чтобы уничтожить кошачью вонь. Мы стоим среди дворцов, построенных шесть столетий
Эти родовые дворцы, спрессованные воедино вдоль древних улиц, замерзшие в атмосфере современного итальянского бюрократизма, снаружи выглядят как образчики тюремной архитектуры, но внутри таят огромные и великолепно оформленные пространства, высокие молчаливые залы, которые никто никогда не видит, задрапированные полусгнившими шелками с потеками от дождя, где годами висят во мраке менее известные работы великих мастеров Возрождения, которые освещают лишь вспышки молний, да и то, если портьеры на окнах уже упали от старости.
Здесь рядом расположен палаццо рода Каппони, семейства, знаменитого на протяжении тысячи лет, семейства, давшего миру человека, который разорвал ультиматум француз-ского короля и швырнул обрывки прямо ему в лицо. И еще одного, ставшего Папой Римским.
Окна Палаццо Каппони, забранные железными решетками, сейчас темны. Держатели для факелов пусты. В огромном, сплошь покрытом трещинками оконном стекле – дырка от пули, оставшаяся еще с 40-х годов. Подойдите поближе. Приложите ухо к холодному железу, как это только что проделал следователь Квестуры, и прислушайтесь. Вы услышите слабые звуки клавесина. Бах. «Вариации Гольдберга». Исполнение не блестящее, но очень неплохое, в нем чувствуется глубокое понимание музыки. Исполнение не блестящее, но очень неплохое; только вот в левой руке ощущается некоторая скованность.
Если вы считаете, что вам ничто не угрожает, тогда, может быть, вы войдете внутрь? Хватит ли у вас духу войти во дворец, столь знаменитый в кровавые и славные времена, и последовать туда, куда влекут глаза, сквозь затянутый паутиной мрак, навстречу изящным звукам клавесина? Камеры слежения нас не видят. Промокший полицейский следователь у дверей нас не видит. Войдем…
В вестибюле почти абсолютная тьма. Длинная каменная лестница, ледяные железные перила под скользящей рукой, неровные ступени, сточенные сотнями лет и тысячами шагов; мы поднимаемся навстречу музыке.
Высокие двустворчатые двери большого зала непременно заскрипят, если попытаться их открыть. Но сейчас, для вас, они открыты. Музыка доносится из дальнего, дальнего угла палаццо, в этом углу виден только единственный источник света, света множества свечей, красноватого, пробивающегося в щель под дверью, ведущей в часовню рядом с залом.
Пересечем зал, приблизимся к источнику музыки. Мы понимаем при этом, что проходим мимо множества предметов мебели, запрятанных в чехлы, чьи неясные силуэты еле видны в тусклом свете свечей и напоминают спящее стадо. Высокий потолок над нами теряется во мраке.
Огни свечей отражаются красноватыми отблесками на инкрустированном клавесине и на человеке, известном ученым-специалистам по Ренессансу как доктор
Поднятая крышка клавесина украшена сценами пиршеств, и маленькие фигурки на ней, толпясь над струнами, сияют в отблесках свечей. Он играет с закрытыми глазами. Ноты ему не нужны. Перед ним на лирообразном пюпитре клавесина экземпляр американского макулатурного таблоида «Нэшнл Тэтлер». Он сложен таким образом, что видно только лицо на первой полосе – лицо Клэрис Старлинг.
Наш музыкант улыбается, завершает пьесу, еще раз исполняет сарабанду – для собственного удовольствия, – и как только в пространстве комнаты замолкает звук последней струны, задетой пером толкателя, открывает глаза. В центре каждого зрачка – красная точка света. Он склоняет голову на бок и смотрит на стоящую перед ним газету.
Он беззвучно поднимается и несет американский таблоид в маленькую, изысканно отделанную часовню, построенную еще до открытия Америки. Разворачивает газету, держа ее поближе к свету, и старинные иконы над алтарем словно читают таблоид из-за его плеча, как покупатели, стоящие в очереди в бакалейной лавке. Заголовок набран жирным готическим шрифтом в 72 пункта. «АНГЕЛ СМЕРТИ: КЛЭРИС СТАРЛИНГ – МАШИНА ДЛЯ УБИЙСТВ ИЗ ФБР» – вопит этот заголовок.
Лица, застывшие в муке и блаженстве вокруг алтаря, меркнут, когда он задувает свечи. Он пересекает огромный зал – здесь ему свет не нужен. Легкое движение воздуха доктор Ганнибал Лектер проходит мимо нас. Огромная дверь скрипит, закрывается со стуком, который отдается в полу. Тишина.
Шаги, ведущие в другую комнату. Во дворце мощный резонанс, поэтому стены кажутся ближе, но потолок все так же высоко, резкие звуки, отражаясь от него, доходят с опозданием – а неподвижный воздух хранит запахи веленевой бумаги и пергамента и потушенных свечей.
Шуршание бумаги в темноте, скрип и стук кресла. Доктор Лектер сидит в огромном кресле в знаменитой библиотеке Каппони. Его глаза красными отблесками отражают свет, но они не горят красным в темноте, как не раз уверяли его тюремщики. Темнота вокруг полная. Он раздумывает…
Это правда, что доктор Лектер сам создал вакансию во дворце Каппони, устранив его прежнего куратора – простая операция, требующая всего нескольких секунд и скромных расходов на два мешка цемента – но как только путь освободился, он получил эту должность честно, продемонстрировав Комиссии по изящным искусствам свои исключительные лингвистические способности, переводя прямо с листа средневековые тексты на итальянском и латыни из написанных почти неразборчивой готикой манускриптов.
Он обрел здесь мир и покой, который хотел бы сохранить – в течение всего своего пребывания во Флоренции он практически никого не убил, исключая своего предшественника.
Его назначение переводчиком и куратором библиотеки Палаццо Каппони – значительная победа для него. По нескольким причинам.
Огромные пространства, высокие потолки во дворце очень важны для доктора Лектера после многих лет заключения в тесной камере. Еще более важно то, что он ощущает, как сам он резонирует в унисон с дворцом; это единственное частное здание из всех, что ему встречались, которое по размерам и деталям приближается к образу того Дворца памяти, который он хранит в своем сознании с юношеских лет.