Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
И малярная часть - веселая... Так что ль, Митюк?
– Михеич, - послышалось с той стороны избы, - ужели дрыхнешь, мазилка? Выскочи-ка на секунду!
– Николаю показалось, что он уже где-то слышал этот желчный и сердитый голос. Не успел маляр плюнуть на цигарку и придать своему беззаботному лицу самое деловое выражение, как из-за угла показался тот, кому принадлежал голос.
– А! Вот где ты?
– сказал он.
– Царство сонное!..
Черти!.. Кто это у тебя стены-то разрисовал?
– Наше нижайшее, Илья Финогеныч. Да вот
Илья Финогеныч пристально взглянул на Николая.
Тот раскланялся, весь пунцовый от неожиданности, и поспешил вставить свое слово:
– Очень немудрено, что будущий талант относительно живописи и вот погибает-с.
– Кто погибает? Почему? Как?
Николай, путаясь от застенчивости, но вместе и ужасно счастливый, что говорит с самим Ильею Финогенычем, рассказал, как он подошел к забору и чем занимались дети. Маляр повторил прежнее свое рассуждение о красках, о "деньжатах" и о том, что кому дано. Митька с любопытством выглядывал исподлобья.
– Обломовщина, а легко может быть - новые силы зреют, - добавил Николай, не без тайной цели щегольнуть, что он знает про "обломовщину".
Илья Финогеныч еще пристальнее взглянул на него, и, казалось, лицо его стало еще сердитее.
– Ну, брат Михеич, ты болван, - сказал он маляру.
– Сколько раз в году видишь меня, а? Амбар красил, ворота красил, вывеску малевал для лавки... Сколько ты меня раз видел?.. Болван!.. У тебя нет деньжат, думаешь, и у других нету, а?.. Шут гороховый!.. Нечего ощеряться, с тобой дело говорят. Краски! Веселая часть!.. Такой же пьяница будет, как и ты. Митрием, что ль, звать? Митрий! Вымой рожу-.то хорошенько да дня через три... фу, черт! Завтра же, - слышишь?
– завтра же приходи.
И девчонку эту - чья девчонка? Еремки кошкодера? Хороший тоже санкюлот! и девчонку с собой приводи.
Посмотрим, какие ваши таланты... Мазилка эдакая - не к кому отдать! Да они грамоту-то знают ли? Карандаш, карандаш-то, болван, умеют ли в руках держать? Эй, Митрий, поди-кось сюда. Да ты не бычись, не съем, - никого еще не слопал на своем веку.
– Митька подошел, еле передвигая ноги. Илья Финогеныч запустил пальцы в его красную гриву и проницательно посмотрел ему в лицо.
– Хочешь учиться, а? Ученье - свет, пащенок эдакий.
Был в Острогожске мещанский сын, а теперь академик и знаменитость, - да это черт с ним, что он академик и знаменитость, - сила новая! Русскому искусству пути указывает!.. Ну, что с вами, с бушменами, слова тратить, и он оттолкнул Митьку, - завтра же приходи.
А я рисовальщика подговорю. Посмотрим, какие ваши таланты, да в училище, за грамоту. Талант без азбуки - Самсон остриженный, нечего тут и толковать.
Несмотря на то, что слова Ильи Финогеныча так и кипели негодованием, а свернутое на сторону лицо было просто-таки свирепо, даже Митька начал глядеть веселее, а Михеич блестел, как только что отчеканенный пятак.
Он кланялся, смыгал носом
Один Николай продолжал еще испытывать страх, хотя желание познакомиться с Ильею Финогенычем разгоралось в нем все больше и больше. Вдруг тот обратился к нему:
– Обломовщина!.. Вы читали или только понаслышке говорите эдакие слова? Чтой-то не знакома мне ваша физиогномия...
– Я сын гарденинского управителя, Илья Финогеныч.
– Вот как! Настоящий ответ, если бы вас спросили:
"Чьих вы будете?" Не об этом спрашиваю: сами-то по себе кто вы такой?
– Николай Рахманный. Еще моя статейка напечатана в сто тридцать втором нумере "Сына отечества"...
– Не читал-с, - с необыкновенной язвительностью отрезал Илья Финогеныч, - не читаю таких газет-с.
– Я наслышан об вас от Рукодеева, Косьмы Васильича... Косьма Васильич очень настаивал, чтоб я познакомился с вами... Мы большие приятели с Косьмой Васильичем...
– лепетал Николай, чувствуя всем существом своим, что куда-то проваливается.
– Кузьку знаете! Очень рад, очень рад!
– Илья Финогеныч изобразил некоторое подобие улыбки.
– Что он там - испьянствовался? Исскандальничался? Жена его по-прежнему жила?.. Отчего же не зашли ко мне?
– Признаться, обеспокоить не осмелился.
– Вздор-с. Экое слово глупое!.. Беспокойство - хорошая вещь, благородная вещь. Свиньи только спокойны.
Нам великие люди преподали беспокойство. Читывали Виссариона Григорьевича? Сгорел, сгорел... не спокойствие завещал грядущему поколению!.. Вот-с, - он махнул зонтиком и сухо засмеялся, - все в покое обретается... Домишки развалились, дети гибнут в невежестве, речонка гнилая - рассадница болезней... богатые утробы почесывают...
Мостовых нет, благоустройства нет... Банк завели, а о ремесленном училище и не подумали... Вот спокойствие...
Михеич, завтра же чтобы приходили, слышишь? Нечего ощеряться, я с тобой дело говорю. Пойдемте.
Николай с удовольствием последовал за ним. Направились к центру города. Спячка, обнимавшая обывателей, понемногу начинала спадать. К воротам выползали люди, усаживались на лавочки, зевали, грызли семечки, смотрели все еще ошалелыми глазами на улицу, перебрасывались словами. Многие шли на ярмарку. Илье Финогенычу низко кланялись, но вместе с поклонами Николай заметил какието двусмысленные улыбочки, раза два услыхал смешливый шепот: "Француз, француз идет..."
В углу обширной площади стоял длинный низенький дом. Ворота были отворены; виднелся чистый, вымощенный камнем двор, обставленный амбарами и кладовыми.
У одного амбара стояла подвода, на которую грузили полосовое железо. За крышами возвышались тополи, липы и вязы. Не подходя к подводе, Илья Финогеныч с досадою закричал:
– Опять приехал двор навозить. Ужель расторговались?
– Расторговались, Илья Финогеныч, - ответил приказчик, - полосовое ходко идет. Да и все, слава тебе, господи. Ярмарка редкостная.