Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
– Не знаю-с.
– Вы долго пробудете здесь после нас?
– О, нет! Неделю, я думаю.
Элиз помолчала. На ее лице, не успевшем загореть от деревенского солнца, изображалась странная борьба; глаза вспыхивали и погасали.
– Как ваши отношения с отцом?
– спросила она таким голосом, как будто это и было то важное, что ей хотелось сказать.
– Вооруженный нейтралитет, - ответил Ефрем, сухо засмеявшись.
– Отец... я не знаю, что с ним, но с самых этих дурацких бегов он страшно замкнут, зол и мрачен.
Я
– видите, какое я питаю уважение к вашим лошадям!
– Так вот эта сестрица тоже проявила рысистые таланты. Наездника отец воспитывает теперь из "своих" - Федота, и вот...
– Зачем вы говорите о таких неинтересных вещах?
– нетерпеливо прервала Элиз.
– О чем же прикажете?
Элиз покраснела, с досадою прикусила губы и, опять придавая какую-то ненужную значительность своим словам, спросила:
– Что сделалось с этим несчастным?
Ефрем не понял.
– Ну, с тем, с прежним наездником?
– А! Ей-богу, не могу вам доложить. Он ведь остался в Хреновом, Пьянствовал, буянил, бегал с ножом за некоторою девицей... Кстати, кузнец Ермил утверждает, что девица эта - ведьма. Как же, говорю, так ведь это, мол, предрассудок? Сам, говорит, видел: у ней нога коровья.
Чем не средние века?
– Ефрем опять засмеялся нехорошим, натянутым смехом.
– Вы раздражаетесь. Я не люблю, когда вы раздражаетесь, - прошептала Элиз, и вдруг в ее глазах мелькнула решительность.
– Послушайте... это вздор, что вы говорите... то есть о том, что я - направо...
– выговорила она торопливым, внезапно зазвеневшим голосом.
– И вы сами знаете, что это вздор. Зачем?.. Разве нужно играть в слова?.. Выезды, балы!.. Зачем это нужно говорить?.. О, как я ненавижу, когда говорят не то, что думают, и несправедливо! Прежде, давно, это было справедливо, но я много передумала... я вам очень благодарна... Я вижу, какой ужас и какая неправда жить так - что я говорю - жить!
– так прозябать, так влачить жизнь. Впрочем, это неважно... и я не об этом... я о том, что так не должно кончиться. Вы уедете, а дальше? Что мне делать? Неужели вы не видите, что я решительно, решительно... не знаю, что мне делать? Читать? Развиваться?.. Ах, может быть, это и хорошо, - и, конечно, хорошо!
– Но я-то не могу...
Как! Изо дня в день читать, до какой степени все несчастно, униженно, забито... до чего торжествует ненависть, кипит злоба, царит неправда - и сидеть сложа руки?
Ехать на бал к князьям Обрезковым? В оперу, к модистке?.. О, какая низость, какая гнусность!.. Помните, мы читали об этих несчастных - Пила, Сысойка и так далее...
Ведь поразительно?.. Ну, хорошо, поразительно, - а дальше? Что же дальше-то,
– Лизавета Константиновна, вы не одна. Всегда помните, что вы не одна...
– Голос Ефрема дрогнул.
– Глупости!
– воскликнул он сердито.
– Я не в любви вам изъясняюсь... И, пожалуйста, пожалуйста, не заподозрите во мне селадонишку какого-нибудь... я только об одном: слово, одно слово скажите, - товарищи, друзья, все явятся на помощь. Я раздражен, я злюсь это верно, да отчего?..
Эх, что пустое толковать!.. Готовы ли вы, вот в чем вопрос. Шутки плохие, шаг решительный... Помните, мы с вами о красивом сюжете-то говорили? И теперь повторяю:
экая важность очертя голову в пропасть ринуться! Гвоздь в голове, нервы взвинчены, подмывающая обстановка, особенно ежели на заграничный манер с знаменами да с музыкой - вот тебе и красивый сюжет! Нет, ты попробуй претерпеть шаг за шагом, пядь за пядью, вершок за вершком!.. Попробуй обуздать мелочи, ничтожности; приучи себя к тысячам булавочных уколов, к тысячам микроскопических неудобств, к самым прозаическим жертвам, К самым будничным мукам - вот подвиг!
– Вы меня запугать хотите?
– О, нет! Я хочу, чтобы вы, прежде чем отрезать якорь, приготовились хорошенько... Напрасно хмуритесь, - вас жалеючи говорю. Бросить терем красной девице по "нонешнему" времени ничуть не мудрено Некоторые так даже основательно бросают - фиктивно замуж выходят.
Все можно, да что толку? Лучше всего поприглядеться да приготовиться. Вот у вас разные есть таланты...
– Ах, вы опять о моих талантах!
– Нет, я серьезно говорю. Есть много талантов, а таких, чтобы к делу приспособить, - таких нету. Легко сказать: "Иду!", да с чем? Умеете ребят учить? Не умеете.
Хворая баба придет за советом, рану нужно перевязать - опять-таки не умеете. А письмо написать солдату? А указать закон? А пояснить права? То-то вот... Штука нехитрая, но надо же заняться этим, а в Питере и возможно и доступно.
– Вы думаете?
– сказала Элиз, горько усмехаясь.
– Я уверен.
– А что скажет на это maman?
– Я уверен, что возможно, - упрямо повторил Ефрем.
– Надо бороться - и уступит. Есть ведь на курсах и настоящие барышни, добились же! А не так, опять повторю: только слово скажите.
– Не знаю... не знаю, - печально прошептала Элиз.
Что-то еще просилось на ее губы, какие-то действительно важные слова, но она не могла их выговорить и вдруг заплакала.
Ефрем вспыхнул и невольным движением схватил ее руки, беспомощно раскинутые на коленях.
– Друг мой... милый мой друг!
– вырвалось у него.
– Прочь!.. Прочь, хамово отродье!
– раздался визгливый, старчески-разбитый голос, и из ближайших кустов выскочила растрепанная, разъяренная Фелицата Никаноровна.