Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
– Очень благодарю, - с первых же слов сказал Мартин Лукьяныч, отличнейшая проповедь, отличнейшая!
Отец Александр улыбнулся.
– Чему-нибудь учили!
– сказал он с притворной скромностью.
– Тон высок, высок тон!
– воскликнул отец Григорий.
– Хороша, не говорю. Я не спорю, Александр.
Но тон высок.
Отец Александр не заблагорассудил ответить отцу Григорию.
– Вот пошлю в "Епархиальные", - сказал он небрежно, - пусть отпечатают.
– Ей-ей, тонко,
– Батюшка, да вы пожалуйте к столу, - засуетился Николай, - поближе, ведь так неловко. Пожалуйте, я вам кресло пододвину.
– Спасибо, свет, спасибо! Что ж, посидим... Лишь бы угощали, а то и у притолоки можно нахлебаться.
Ей-ей!
– Наследник ваш?
– спросил отец Александр.
– Да-с, наследник движимого имущества, - сказал Мартин Лукьяныч и засмеялся своей остроте.
Отец Александр покровительственно обратился к Николаю:
– Помогаете папаше? Хорошее дело. Лучшая наука, скажу я вам.
Николай вспыхнул.
– Есть, по всей вероятности, и более продуктивные, - сказал он, - Я думаю, естествознание или политическая экономия неизмеримо лучше содействуют цивилизации, нежели сельское хозяйство.
Отец Александр тотчас же изменил тон.
– О, всеконечно, всеконечно, - согласился он с готовностью, - наипаче взять инженерные и технологические науки. В наш век это вознаграждается благодарно. Особливо с проведением рельсовых путей.
– Я понимаю науку как могущественный двигатель прогресса. Вот, например, гениальный Бокль...
– Всеконечно!
– торопливо вставил отец Александр и, тонко улыбнувшись, точно заговорщик, сказал:-Читывали. Светило первой величины.
Старики с восхищением слушали.
– Вот, подумаешь, Лукьяныч, - не утерпел отец Григорий, - а чему нас учили! Долбишь, долбишь, бывало, герменевтику да гомилетику, всыпят тебе, рабу божьему, тьмы тем язвительных лоз... Вот и вся наука. Ей-ей!
Вы не поверите, по чему мы богословие зубрили, - по Феофану Прокоповичу... Да-с. А вот Александр как проходил по Макарию, сел да в полчаса и накатал проповедь.
Поди-кось!
– Мой ведь нигде не учился; если что знает, самому себе обязан, - с гордостью заявил Мартин Лукьяныч и, подумав, что мало сказал лестного отцу Александру, добавил: - Но проповедь образцовая.
– Для проформы необходимо, - как бы извиняясь в сторону Николая, сказал отец Александр, - и с другой - же стороны, их необходимо вразумлять. Вот вы. папаша, утверждаете: высок тон. Я же скажу: такие вещи требуют высокого тона. И притом, надеюсь, заключение соответствует...
Отец Григорий промолчал.
– Совершенно соответствует, - подхватил
– Он всякий думает - управляющим быть легко.
– Но вы справедливо изволили сказать, что нужен талант. Да еще какой! Теперь народишко... покорнейше прошу, как избаловался!
– В высокой степени распустились!
– с живостью согласился отец Александр.
– Представьте себе, Мартин Лукьяныч, мы вот с папашей считали: двести рублей он выручает за исправление треб!
– Семьсот, Александр, ей-ей, семьсот, как одна копеечка!
– Помилуйте, папаша, кто же теперь считает на ассигнации? Стыдитесь говорить. Двести рублишек. И это ежели класть продукты по высокой цене... Помилуйте, говорю, папаша, в наш век сторож на железной дороге получает более. Возможно ли?
– Бедняет народ... народ, Александр, бедняет, - с неудовольствием сказал отец Григорий.
– Придешь, отслужишь, сунет гривну, - стыдно брать... ей-ей, стыдно брать.
Только трудом, только вот мозолями снискивал пропитание, ей-ей!
– И он показал свои корявые, как у мужика, руки.
– И благодарю создателя, не токмо пропитание, ко и достаток нажил... Ей-ей, нажил!
Отец Александр презрительно усмехнулся.
– Уж лучше не говорите, - сказал он и, обращаясь к Николаю, добавил: Червей заговаривает! Прилично ли это священнику?
– Що ж?..
– выговорил было отец Григорий, но тотчас же спохватился. Что ж, Александр, ей-ей, пропадают! Заговдрю - и пропадут. Разве я виноват? Вот у них же китайского борова заговорил.
– Это точно, отец Александр, - подтвердил Мартив Лукьяныч, - червь сваливается.
Отец Александр сделал вежливое лицо.
– Ну, и что ж, беру!
– продолжал отец Григорий.
– Вот три осьмины ржи набрал. Ей-ей! А то все трудом, все мозолями...
– И напрасно, - сказал молодой поп, не глядя на тестя, - в наш век на это смотрится очень строго. Посудите, Мартин Лукьяныч, какое ко мне будет уважение от прихожанина, если я, с позволения сказать, буду коровьим навозом пахнуть? В Европе на это не так смотрят.
Мартин Лукьяныч внутренно скорее был согласен с отцом Григорием, но ему было неприятно, что попы начали пререкаться, и он шутливо сказал:
– Вот, батюшка, подождите: говорят, холера будет Вам, да еще докторам, да аптекарям хороший будет доходец.
Но отец Александр отвечал совершенно серьезно.
– Я на это, Мартин Лукьяныч, смотрю рационально, - сказал он.
– В военное время офицерам полагается золото. Холера ли, иная ли эпидемическая болезнь, все равно что война, - не так ли, молодой человек? Я подвергаю опасности свою личность. И по всей справедливости доход должен соизмеряться в той же прогрессии.
– Нет, нет, Александр, ей-ей, ты неправильно судишь.