Гарики из Атлантиды. Пожилые записки
Шрифт:
Друзья наши (надо было, кстати, подобрать людей, не евших собак, что сильно сужало выбор) отнеслись к Ясику донельзя по-человечески. Понимая, что с ним будет твориться в первую ночь, они легли в спальных мешках возле его конуры, щедро снабдив Ясика миской костей. Он их не ел, не выл, но и не спал: он просто молча и деловито выгрыз из забора две доски, но цепь не одолел. Мы это узнали утром, когда друзья пришли нас провожать. Они нам сказали, что уже он успокоился и даже лаял на прохожих, то есть признал новое место своей территорией. Но облегчения мы не испытали.
Чуть я не забыл еще об одном обитателе нашей избы, а кот Васька занимал в той нашей жизни видное место. Огромный, черный
Другие телеграммы были гораздо более бодрые. Когда мы уезжали, и я сказал об этом на почте, девушка-телеграфистка озабоченно и печально спросила меня:
— А как же ваши телеграммы? Мы ведь их немножко подправляли и дарили на дни рождения всяким людям.
Я был польщен и счастлив, что полезен оказался местным жителям, но оставаться ради этого я был не в силах.
На два последних дня перед отъездом, чуя в доме суматоху и неладное, Васька исчез, и мы с ним попрощаться не сумели. Спасибо тебе, кот, за прожитое вместе время. Ты уже покинул этот свет, конечно. Пошли тебе кошачий бог и в новой жизни много кошек, мышей, здоровья и приятных новых постояльцев.
Хорошо, что мы не взяли Ясика в Москву, пошла у нас тревожная, непонятная и смутная жизнь. Она довольно долго длилась. А в разгар российской оттепели, поздней осенью восемьдесят седьмого, к нам в холодное октябрьское утро залетел вдруг через форточку на кухне ослепительно зеленый тропический попугай. Он от кого-то улетел и выбрал нас. И семья наша немедленно раскололась вдоль трещин наших несовпадающих (как выяснилось сразу) представлений о порядочности и честности. Я на радостях назвал попугая Кирилл Исаковичем и стал обучать легкому мату, даже не помышляя о возвращении беглеца. Безупречно нравственная Тата принялась в крик настаивать на поисках владельца. Дочь молчала, но душа ее зримо разрывалась надвое. Сын так же молча отправился к какому-то соседу за клеткой. Сосед наш, находчивый и многоопытный плут, нашел решение предельно мудрое:
— Мать тебя заставляет повесить объявление о находке, — вкрадчиво и рассудительно сказал он сыну. — И вернуть, конечно, птичку надо. Только вдруг на объявление придет нечестный человек? И скажет, что это его птица? Как ты узнаешь? Нет, сперва пусть эти ротозеи повесят объявление о пропаже. Пусть они сперва объявят, что потеряли. Если ты, конечно, увидишь это объявление, тогда пиши пропало. Тут уж ничего не поделаешь.
Эту мудрую речь наш Милька нам принес уже с клеткой. Не наткнулись мы потом ни на какое объявление, и нас никто не осудил. Зато все заявили в один голос, что тропическая птица, осенью сама нашедшая дорогу в нашу форточку, — есть несомненная примета дальней дороги. Даже не примета вовсе, а знамение: настало время собирать чемоданы.
Так как в нашей жизни дальняя дорога больше рифмовалась с казенным домом, нежели с отъездами (уже они возобновились), то мы весьма насторожились, когда месяц спустя нас вызвали в ОВИР. Именно там состоялось десять лет назад мое свидание с чекистами, после которого я сел в тюрьму. Мы ехали туда не в самом радужном настроении.
Но дивной красоты и строгости офицерша произнесла слова, замечательные для времени законности и гражданских прав:
— Министерство внутренних дел, — торжественно сказала она, — приняло решение о вашем выезде.
Кто-нибудь еще не верит в приметы?
А в Израиле возобновились разговоры о собаке. Тата прерывала их категорическим отказом, напоминая всякий раз, как тяжело терять, когда полюбишь. А то, что мы полюбим, было ясно и слепому дураку. И сын мой (до сих пор благословляю его за отвагу) прибег в этой борьбе с родителями к маневру хитроумному и безупречно точному.
Как-то из города раздался его телефонный звонок, и он сказал мне голосом, дрожащим от волнения:
— Папа, тут сейчас из лавки, где торгуют собаками, выбросили щенка, и он погибнет. Он крохотный и скулит. Что делать?
— Как это — что делать? — суровым отцовским тоном ответил я. — Немедленно бери его и привози домой. Мы здесь его покормим и кому-нибудь отдадим.
Сын через час явился домой с невообразимо тощим, грязным и покрытым паршой кривоногим заморышем. Еще на нем гнездились все виды мелкой насекомой нечисти Ближнего Востока.
— Эх ты, — сказал я ему укоризненно, — в свои шестнадцать лет ты даже родителей не научился грамотно обманывать. Чтобы такое создание выбросили из лавки, надо сперва, чтобы его в такую лавку взяли, а кто такое чудище согласился бы продавать?
Однако же к приходу матери версия была разработана: бедного щенка закидывали камнями злые жестокосердые мальчишки. (Тут были явственно видны традиции былой советской пропаганды: чем идиотичнее и круче, тем убедительнее и правдоподобней.)
Версия прошла не сразу: жена и мать поплакала немного, а сказала много больше — из того, что она думает о нас обоих. Но щенок уже обнюхивал квартиру, щедро писал на пол по углам, вилял хвостом и ластился — ему быстрее всех стало понятно, что судьба его вполне определилась.
А через год всего, как это и случается в подобных историях, он вымахал в огромного черного красавца — даже со следами породы. Его гулящая бабушка была, очевидно, бельгийской овчаркой. Так нам объяснили сведущие люди, и я честно передаю их мнение, хотя, судя по размаху ушей, его бабушка скорей всего была летучей мышью.
Наш любимец по кличке Шах вырос настоящей сторожевой еврейской собакой: он обожает всех знакомых и незнакомых людей, а боится кошек, птиц и темноты. Неописуемой доброты и дивного благородства получилось животное. А еще интересно, что своим хозяином он признает только сына, а всех нас хотя и любит, но считает некими сопровождающими лицами (лично меня — обслуживающим персоналом). Поскольку он — собака местная, то, очевидно, полагает, что хозяин в доме тот, кто лучше знает иврит.