Гарнизон не сдается в аренду
Шрифт:
Он отдал замок и ключ новому охраннику, снаряженному в новомодном стиле: дубинка, наручники, рация.
— Незаменимая вещь, — сказал он, кивнув на дубинку. — Особенно в тайге.
Поддубнов обнял Гранцова и Керимова за плечи и повел к бункеру, приговаривая:
— Арендаторы приходят и уходят, а гарнизон остается. Ничего, перезимуем. Поживем, как дети подземелья. Переселяемся в командный бункер.
— Надо разобраться с этими арендаторами, — сказал Керимов. — Что за фирма, слушай? Какой такой институт? Сейчас залезу в базу данных, все кишки на свет вытащу.
—
— Не отдадут, — сказал Поддубнов.
— Тогда уничтожить, — сказал Гранцов. — Организуем скачок напряжения. Пусть горит земля под ногами оккупантов.
— Ты полегче, полегче, — сказал Поддубнов. — Нам еще здесь жить и жить. А с компьютером разберемся. Свои «записки сумасшедшего» сотри, документы как-нибудь закодируй. А базу данных мы получим и без них. Придется включить машину на КП-2.
— Спасибо, началник, — сказал Керимов, потирая руки: больше всего на свете он любил сидеть за командным компьютером.
Никто из них не огорчился переходу на подземное положение. В командном бункере можно было не только работать, но и жить, да еще и не отказывая себе в маленьких радостях. Бункер был рассчитан на месяц автономного существования небольшого, но очень ценного гарнизона.
На крыльце штаба стоял охранник, небрежно подпирая плечом новенькую дверь. Он пропустил Гранцова только после переговоров по рации. В помещении уже хозяйничали две блондинки в одинаковых джинсах, черных футболках и в резиновых перчатках.
— Мне тут кое-что забрать бы надо, — сказал Гранцов, но они, похоже, его не слышали, продолжая сноровисто опрыскивать из специального баллончика всю мебель и протирать ее специальной губкой. Наверно, «схема номер два», объявленная предводительницей, предусматривала бойкот аборигенов.
Он включил компьютер, зарядил принтер бумагой и вывел на печать свой последний дневник.
Вадим Гранцов вел дневник всю жизнь. Служба в разведке приучила его прятать внутри обязательного рабочего дневника свои самые сокровенные наблюдения и переживания. Время от времени ему приходилось сжигать старые тетради и блокноты — когда наступала пора перемен. «Дневник партизана», который он вел на Базе, тоже придется сжечь, но именно сжечь, а не стереть нажатием клавиши. Сжечь в хорошем костре, перечитывая напоследок и запивая прощание хорошим вином.
Не все его рукописи сгорели. Один из дневников наверняка хранится в архивах военной контрразведки. Тот самый, который он составлял по памяти дома, после первой командировки, и который был обнаружен и прочитан его тещей. Как и всегда, в нем не было ничего, кроме пейзажных зарисовок и заметок о погоде и здоровье. Ни одной фамилии, ни одного упоминания о работе — еще в училище Гранцов овладел искусством придавать своей графомании государственно-безопасные формы. Но бдительная теща нашла-таки то, что искала.
Это был вполне безобидный отрывок, примерно такой. Дата, время. Как здорово снова научиться ходить, — записал Гранцов тогда. — И
«Кто такая Лейла?» — спросила жена однажды ночью. Не вытерпела, значит.
«Кто такая Лейла?»
«Это псевдоним. Уловное обозначение. Никакой реальной Лейлы я не знаю».
«Почему этот псевдоним приносит тебе финики?»
«Потому что я вроде как пациент, а она вроде как медсестра».
«У тебя с ней что-то было?»
«Ты с ума сошла? Что могло быть? И каким образом? Она отъявленная мусульманка, я неверный, вокруг на верблюдах скачут ее братья с кинжалами… К тому же я вообще лежал там, как живой труп, после контузии. Я даже не слышал почти ничего».
«Для этого дела слышать не надо», — сказала жена. И была права, как всегда.
Жена не простила. Теща тоже не собиралась прощать. Она закатила скандал — не Вадиму, а своему мужу — и тому пришлось, что называется, нажимать на кнопки. Армия прощает все, кроме скандала. Правда, нашлись и отягчающие обстоятельства.
Прочитав фразу « такой же горячий песок омывал босые ноги Спасителя», замполит спросил:
«Какой такой Спаситель?»
Они прорабатывали его вдвоем, старый замполит и молодой особист. Замполиту это занятие нравилось, а особисту — не очень.
«Спаситель — это Иисус Христос, товарищ майор», — объяснил особист замполиту.
«Сам знаю, товарищ старший лейтенант! Гранцов, отвечайте на вопрос!»
«Я имел в виду, что Христос жил примерно в такой же местности. Пески, оазисы…»
«Какой еще Христос? — замполит покрутил пальцем у виска. — Ты же коммунист! Гранцов, тебя, случайно, не завербовали баптисты? У вас там неподалеку монастырь имелся, я знаю. У тебя, может, и библия имеется? Лучше сдай добровольно, все равно найдем».
В баптистском «монастыре» Гранцов отлеживался три дня и три ночи после стокилометрового перехода по пескам, прежде чем кочевники отвезли его в расположение кубинцев, а уж те доставили советского компаньеров полк. И Библия у него имелась, только не библия, а Новый завет. У баптистов было множество карманных томиков — на английском, французском, испанском. Самое старое и протертое Евангелие было русское, 1913 года издания, оставшееся здесь от экспедиции Императорского Географического общества. Его-то он и читал, и вывез из Эфиопии, замаскировав под обложкой Строевого Устава. В принципе, этот томик можно было бы выдать за исторический памятник. Но тогда, в беседе с замполитом, Гранцову не хватило духа отстаивать свободу совести, и он перешел в контратаку: