Гавань Командора
Шрифт:
За коньяком последовали объятия Женевьевы. Обе ночи Валера был таким, что женщины ему не требовались даже теоретически. А тут ожил, потянуло. Не старик же, мужчина в расцвете лет.
Потом опять был крепкий сон. Голова Женевьевы лежала на мужском плече, тело ощущало прижавшееся горячее женское тело. Не сон, а воплощенная мечта.
Пробуждение было менее приятным. Женевьева уже встала, отчего в постели сразу сделалось одиноко. А тут опять стало донимать похмелье, и пришлось жадно припасть к жбану с рассолом, предусмотрительно
– И долго ты будешь валяться? – Женевьева возникла рядом. Уже недоступная, в глухом платье, со строгим выражением лица. Словно не она стонала совсем недавно от страсти, а после благодарно прижималась к своему мужчине.
– Сегодня отдыхаем, – пробормотал Валера.
Он сделал слабую попытку привлечь Женевьеву к себе, хотя продолжать недавние игры совсем не хотелось.
Женщина легко выскользнула из несостоявшихся объятий.
– Лучше скажи, зачем ты меня сюда притащил? Чтобы я дома сиднем сидела? Пойти некуда. Лето, а снаружи холодно почти как зимой. Тебе что? Ушел с друзьями, а тут жди. Говорила же, надо оставаться во Франции. Хорошему шкиперу работа всегда найдется. Зато тепло. И есть куда выйти. Ты обо мне подумал?
Нашла, блин, время! Но даже эта мысль пришла к Ярцеву не наполненной гневом на спутницу жизни, а лишь вялым комментарием к факту. И вроде все объяснял…
– Мы тут все равно жить не будем. Только пока. Не оставлять же тебя в Шербуре, ядрен батон, одну! Тут навигация – полгода в году. Если, блин, не меньше.
– Так мне еще здесь зиму зимовать? – сделала свой вывод Женевьева. – Ты меня вообще заморозить хочешь?
– Я тебе шубу куплю. Из натурального меха, – Ярцев прежде сказал и лишь потом подумал, что искусственных мехов пока нет.
Обещание прозвучало заманчиво. В Европе зверя почти не стало, и хорошие меха ценились дорого. Из той же России – попробуй привези.
Женевьева несколько смилостивилась. Валера даже подумал, что мир полностью восстановлен и скоро последует продолжение ласк, но тут в дверь торопливо застучали.
– Кто там еще? – Штурман торопливо надел штаны и рубашку. Хоть это и родина, однако ожидать здесь можно чего угодно. Вернее – потому что это родина.
Все оказалось плохо, однако не так, как успел предположить штурман. На пороге застыл Антуан и с места выпалил классическое:
– Наших бьют!
– Где?
Фраза подействовала. Ответ еще не прозвучал, а Ярцев уже натягивал сапоги и искал взглядом пояс со шпагой и пистолеты.
– Тут неподалеку. В кабаке. Сидели, мирно пили. Британцы задрались. Их, считай, четверо на одного. Я Грегори послал за парнями. Ни Командора, ни Ширака, никого.
Антуан говорил короткими емкими фразами, а сам переводил дыхание после бега.
– Пошли, – Валера торопливо насыпал порох на полки пистолетов и вдел пистолеты в перевязь.
Простые матросы в портах всегда гуляли невооруженными. Кроме портов Тортуги и Ямайки в периоды взлета флибустьерства.
Валера на правах капитана мог носить любое оружие. Зато положение не позволяло разрешать конфликт кулаками.
В провожающем не было никакой нужды. Издали от одного из домов были слышны яростные вопли. Потом дверь отворилась, и наружу вылетел моряк. Упал летун на спину, но почти сразу вскочил, словно не было удара о пыльную землю, и с воинственным ревом вновь устремился внутрь.
Пришлось ускорить шаги. Совсем перейти на бег не позволяло достоинство. Несолидно капитану нестись, словно простому матросу.
В дальнем конце улицы показалась толпа моряков. До введения формы или ее некоего подобия оставались десятилетия, если не века. Каждый одевался в свое, наиболее удобное, поэтому понять издалека, чьи моряки, английские или французские, бегут к месту драки, сумел бы только глазастый Гранье.
Из-за забора вывернул хорошо одетый мужчина при шпаге и едва не столкнулся с Валерой у самых ворот. Явный европеец по костюму французом быть не мог. Следовательно – британец или голландец.
Случись встреча с ним в море, дело легко дошло бы до схватки. Но в нейтральном порту война между странами не играла никакой роли. На первый план выступали остатки ушедшего в небытие рыцарства с его всемирным братством и обязательными кодексами поведения. Даже к откровенному врагу. Лишь бы его положение было не ниже определенного уровня.
Взаимные оценивающие взгляды – то ли кланяться, то ли нос воротить, ведь о чужого матроса кулаки пачкать неприлично, – а потом одновременное понимание. Кланяться.
Вежливое приподнимание шляп, наклон головы, левые руки на рукоятях шпаг – поддерживая, но не обнажая оружие.
Взаимное приветствие было прервано очередным распахиванием многострадальной двери. Как и в прошлый раз, ее отворили всем телом. Причем тело это не остановилось, полетело прямо на Ярцева и встреченного иностранца.
Пришлось шарахнуться в разные стороны. В противном случае не миновать бы обоим падения, а так в пыль рухнул лишь вылетевший из кабака матрос. В отличие от первого, вскакивать он не стал. Напротив, разлегся безвольной тряпичной куклой, всем своим видом изображая полнейшее равнодушие к происходящему внутри.
Валера окинул упавшего взглядом, удостоверился – чужой – и еле заметно вздохнул. Демонстрировать радость в подобных случаях не пристало, но все равно приятно, когда поражение терпят не свои.
Картина известная. Драки моряков официально не поощряются, и в то же время любой капитан гордится, когда его матросы сумели в кабацкой потасовке одолеть команды чужих кораблей.
Зато вытянутое лицо чужого капитана, может, просто офицера, от разочарования вытягивается еще больше.
– Мерзавцы! – цедит он с чувством по-английски.