Гавань разбитых ракушек
Шрифт:
Мне никогда не было так хорошо в моей жизни. В той, прошлой жизни. Я знаю, что память моя жива только потому, что я еще река. Я знаю, что позже я забуду все и начну все сначала, с чистого белого песка. Но пора эта еще не пришла. И Мать Река несет меня, переливаясь серебром.
В той, прошлой жизни у меня тоже была мать. Та, что меня родила. Она с ужасом смотрела в мои широко распахнутые глаза, и в ее взгляде я видела стыд, страх, сомнения. А ожидала увидеть любовь. Любви не было. Я думала, она привыкнет и вспомнит. Вспомнит, что ее тело носило меня и мы одно целое. Как можно не любить часть себя? Оказалось, можно. Я была другая. Мои руки и ноги не слушались меня, но глаза все видели, и я все понимала. Я — чужая. Рядом не было никого, кто разделил бы мои страхи, успокоил бы меня. Девушки в белых халатах и колпачках с опаской дотрагивались до меня, пеленая так туго, что я не могла пошевелиться. Надо мной склонялись любопытные лица, кто-то брезгливо морщился, кто-то пожимал плечами. А кто-то улыбался. И я с жадностью ловила эти крупицы нежности. Это мне? Для меня? И я улыбалась в ответ беззубым ртом. Но никогда не было улыбки той, что меня родила. Она брала меня на руки иногда. Я помню, как прекрасно от нее пахло. Хотелось прижаться всем своим крошечным телом и вдыхать, вдыхать ее аромат. От нее сладко пахло молоком, попробовать вкус которого она мне так и не дала. А память до сих пор хранит его запах. Запах счастья.
Вместо теплой груди мне дали резиновую соску. Когда медсестра всовывала мне ее в рот, она не прижимала меня к себе, а оставляла в неуютной кроватке. И я жадно высасывала все до последней капли, потому что кормили нас строго по часам. Но если сильно кричать, можно было добиться внеочередной порции. И так я поняла, что в жизни можно получить желаемое, если немного постараться.
Однажды я проснулась утром, и меня не понесли к той, которая меня родила. Я лежала в кроватке, туго спеленатая, и смотрела в потолок. А потом меня отвезли в другое место, где было очень много кричащих младенцев и очень мало теплых рук. На какое-то время я поселилась в деревянной кроватке. Обо мне вспоминали тогда, когда надо было поменять пеленки или накормить. И я вновь ощутила на себе любопытные взгляды и опасливые прикосновения.
Жизнь со временем наладилась, и в общем-то было не так уж плохо. Хотя как я могла знать? Ведь сравнивать мне было не с чем. Ловкие руки нянечек были единственным источником тепла, но мне и это казалось чудом.
Однажды я вновь увидела ее. Ту, что меня родила. По запаху я узнала, что это она. Протянула к ней руки, и, о чудо, она меня взяла! И даже неловко улыбнулась. Каким блаженством показались мне эти минуты. И тем горше было ощущать, как она положила меня обратно и ушла. Правда, с тех пор в моей жизни произошли некоторые перемены. У меня появились игрушки, да-да, самые настоящие, яркие, громко звенящие игрушки. Я пыталась дотянуться до них руками, и иногда мне это удавалось, доставляя немалое веселье.
Та, что меня родила, приходила еще несколько раз. Но почему-то память моя вспоминала ее все с большим трудом. Как будто боль после ее ухода была настолько сильной, что я решила защититься от нее. И забвение стало лучшим охранником.
Жизнь моя становилась все лучше. Мною занимались, играли, и я ощущала себя особенной. Тогда, в том возрасте, дети еще принимали меня за свою. В их нежных детских головках очаги жестокости еще не проявились, и мы вместе играли, облизывая одни и те же игрушки и ползая на одном полу. Пожалуй, это было самое счастливое время. Общее детство, общая радость. Общие печали. И даже общая мама, которая неожиданно стала забирать меня к себе домой. Так появилась та, которая меня вырастила.
Глава 24
Ольга не плакала и три дня после Лариных похорон, вызывая нарекания маракундцев. Так нельзя, надо плакать. Покажи свое горе. Она была твоей подругой. Плачь! Но она не могла. Потом Онсумана забрал ее к себе в школу гриотов. Там они положили ее на циновку на земле и танцевали вокруг нее, напевая монотонные песни и смазывая ее тело благоухающими маслами. Она уснула и проспала до полудня следующего дня. Впервые со дня смерти Лары. А когда проснулась, увидела рядом с собой Дениса, тревожно склонившегося над ней.
Он все устроил. Ее контракт в Гамбии был завершен. Ей оформили отпуск с последующим переводом в другую страну. Куда — решение еще не принято. Он помог собрать ей вещи и увез ее в Каллисай в дом Мишель Озер. Она давно приглашала, он решил воспользоваться. Мишель все равно уехала. Идеальнее и пустыннее места для отдыха не найти. Домой еще рано. Оставаться в Маракунде — уже поздно. Все позади. Пора двигаться дальше.
Ольга ничего не спрашивала. Следовала его советам. Разговаривали только по бытовым вопросам. Что и как упаковать. Что остается деревенским друзьям, а что едет с ней. Ее больше всего волновала судьба кошки. Она попросила Пола взять ее, пока не уедет. А потом передать в руки очередного волонтера. Деревенским она не доверяла. Им и самим еды вечно не хватало.
В Каллисае бесшумные слуги приготовили для нее постель и спросили, что приготовить на ужин. Она безразлично махнула рукой. Несколько дней она просто отсыпалась и лежала либо в гамаке под пальмами, либо на пляже. Денис находился рядом, но ничего не спрашивал. Однажды на берег выбросило две мертвые рыбины. Ольга подошла, нагнулась, чтобы рассмотреть поближе их тусклые глаза. Потом с неожиданной злостью пнула их в море.
— Мне надоело думать о смерти, — сказала она и разрыдалась.
За ужином на террасе они пили прохладное белое вино и слушали бушующие волны.
— Почему ты ничего мне не сказал? — спросила она, глядя на танец мошкары в свете фонаря.
— Я не был уверен.
— А сейчас?
— И сейчас. Ты знаешь больше меня.
— Ты все сделал, чтобы я оказалась рядом с ней?
— Да. Но найти ответ могла только ты.
— Я не нашла. Я даже силилась вспомнить ту детскую фотографию, отыскать знакомые черты. Порой мне казалось, что я нашла, а иногда уверенность исчезала. И оставались одни сомнения. И желание верить. Казалось, что я сама все придумала, заставила себя поверить в невероятное.
Он молчал, боялся спугнуть ее. Долил вина в бокалы.
— Все эти истории… Я не знаю. Я ничего не знаю!
— Тогда успокойся на том, что есть. Пусть все останется, как есть.
— Но как же так?
Она повернулась к нему. Бледная, растерянная.
— Как же я теперь буду жить?
— Почему не сможешь?
— Столько боли в ее жизни. Безумное количество боли. И она до последнего не могла простить.
— Это неправда. У нее был выбор — не работать с тобой. Она могла уйти в любой момент, но не сделала этого.
— Ты думаешь, она знала с самого начала?
— Уверен. Когда мы вышли на ее след, мы выслали ей ваши семейные фотографии. Ведь свою мать она видела и знала.
— Зачем вы ей это выслали?
— Под предлогом, что ее семья ее разыскивает и хочет связаться. Спрашивали разрешения дать ее координаты.
— Она согласилась?
— Ничего не ответила.
Ольга вновь уставилась на фонарь. Даже если это не она… Нет, невозможно. Такое совпадение невозможно. Придуманные истории-перевертыши. Странная любовь-ненависть к Ольге. Учеба в России и нежелание разговаривать на русском. Это она. Или не она.