Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
Но лошади уже были не нужны. Вспышка негодования унесла с собой последние силы Бертрама, и, рухнув в кресло, он тут же испустил дух, без всякой борьбы, без единого слова. Это мгновение почти совсем не изменило его лица, и только когда дочь, заметив, что взгляд старика потух и пульса больше нет, громко вскрикнула, все окружающие узнали о его кончине.
Глава 14
122
Юнг Эдуард (1683 — 1765) — английский поэт-сентименталист. Эпиграф взят из наиболее известного произведения Юнга — поэмы «Жалобы, или Ночные думы». Далее в тексте четверостишие из того же произведения Юнга.
Тот несколько необычный вывод, который поэт сделал из обычного измерения времени, применим и к пределам человеческой жизни. Мы видим на каждом шагу людей старых, больных или подвергающихся постоянной опасности по роду своих занятий — живущих в трепете, ступающих по самому краю бездны, но мы не извлекаем для себя урока из этого примера бренности земного существования, пока оно вдруг не приходит к концу. Тогда, во всяком случае, на мгновение.
…Наши чаянья и страхи Оледенеют у черты последней, Вниз глянув. Что ж там? Пропасти зиянье И вечный мрак. И наш удел — туда!Любопытные и зеваки, собравшиеся в Элленгауэне, продолжали развлекаться, или, как они сами считали, заниматься делом, не слишком-то заботясь о чувствах тех, кто страдал от этого непрошеного вторжения. Мало кто из них знал семейство Элленгауэнов: уединенный образ жизни, несчастная участь и слабоумие старика привела к тому, что окрестные жители совершенно перестали помнить о нем, а дочери его они и вовсе не знали. Но когда распространилась весть о том, что несчастный мистер Бертрам умер с горя, покидая места, где жили все его предки, целый поток сочувствия залил сердца людей, как будто хлынув из скалы, которой пророк коснулся своим жезлом [123] . Все стали с уважением вспоминать незапятнанную чистоту древнего рода Элленгауэнов. К этому примешивалось также то особое расположение, которое в Шотландии всегда вызывают к себе люди, несправедливо пострадавшие.
123
Библейская легенда рассказывает о том, как во время странствия евреев по пустыне пророк Моисей ударом жезла извлек из скалы источник для своего измученного жаждой народа.
Мистер Мак-Морлан поспешно объявил, что продажа поместья и всего имущества приостанавливается и все передается в распоряжение молодой леди, которая должна сначала посоветоваться с друзьями и похоронить отца.
Глоссин, как только все начали выражать молодой девушке свое сочувствие, смутился было немного, но потом, видя, что толпа не проявляет к нему никаких враждебных чувств, потребовал, чтобы торги продолжались.
— Я прекращаю распродажу, — заявил помощник шерифа, — и отвечаю за все последствия. О дне возобновления торгов я всех извещу. Общий интерес требует, чтобы имение было продано по самой высокой цене, а теперь об этом думать не приходится. Я за все отвечаю.
Глоссин быстро вышел из комнаты и незаметно скрылся; должно быть, он хорошо сделал, так как наш приятель Джок Джейбос собрал уже целую ватагу босоногих ребят, чтобы закидать его камнями и выгнать вон.
Тут же были приведены в порядок несколько комнат; в одну из них положили покойника, другие отвели для молодой леди. Мэннеринг решил, что дальнейшее его присутствие неуместно и может быть даже не правильно истолковано. Он к тому же заметил, что несколько дальних родственников покойного лэрда, вся знатность которых зиждилась на степени их родства с Элленгауэном, решили теперь отдать последний долг человеку, к несчастьям которого они всегда были глубоко равнодушны. Право распоряжаться похоронами Годфри Бертрама оспаривало теперь семеро богатых помещиков (подобно тому как семь греческих городов оспаривали право называться родиной Гомера) [124] . Но ни одному из этих семи родственников перед тем и в голову не приходило приютить у себя старика. Поэтому-то Мэннеринг решил не оставаться здесь дольше и уехать недели на две, то есть на то время, по истечении которого распродажа должна была возобновиться.
124
Согласно античной традиции, честь называться родиной легендарного эпического певца древней Греции Гомера (автора «Одиссеи» и «Илиады») оспаривали города Смирна, Хиос, Колофон, Саламин, Родос, Аргос и Афины.
Но, прежде чем уехать, он хотел повидаться с Домини.
Когда последний узнал, что какой-то джентльмен желает говорить с ним, несказанное удивление отразилось на его вытянутом лице, которое от горя стало еще мрачнее. Он несколько раз низко поклонился Мэннерингу, а потом весь вытянулся и стоял прямо, терпеливо ожидая его распоряжений.
— Вы, должно быть, не догадываетесь, мистер Сэмсон, зачем вы могли понадобиться совершенно незнакомому человеку?
— Вероятно, вы хотите, чтобы я преподавал кому-нибудь словесность и классическую филологию. Только нет, никак не могу: у меня есть еще одна обязанность, я должен ее выполнить.
— Нет, мистер Сэмсон, я далек от этой мысли — сыновей у меня нет, а единственная моя дочь вряд ли окажется для вас подходящей ученицей.
— Ну, разумеется, нет, — ответил простодушный Сэмсон. — Однако же я обучал мисс Люси всем наукам, и только таким ни на что не нужным предметам, как кройка и шитье, ее учила экономка.
— Как раз о мисс Люси-то я и собирался поговорить с вами, — сказал Мэннеринг. — Вы ведь меня не помните?
Сэмсон, всегда отличавшийся рассеянностью, не только не припоминал юного астролога, с которым встречался в столь давние времена, но даже не узнал в нем того незнакомца, который заступился за лэрда перед Глоссином, — до такой степени спутались все его мысли после кончины его благодетеля.
— Но это неважно, — продолжал полковник, — я старый приятель покойного мистера Бертрама, и я имею возможность помочь его дочери в ее теперешнем тяжелом положении. К тому же я намерен купить это поместье, и мне хочется, чтобы в замке все осталось как есть. Возьмите, пожалуйста, вот эти деньги на расходы по дому, — и он подал Домини кошелек с деньгами.
— У-ди-ви-тель-но! — воскликнул Домини. — Но если вам угодно обождать…
— Это совершенно невозможно, — сказал Мэннеринг, уходя, — У-ди-ви-тель-но! — еще раз воскликнул Домини Сэмсон, выбежав за ним на лестницу с кошельком в руке. — Но эти деньги…
Мэннеринг поспешно сошел вниз по лестнице.
— У-ди-ви-тель-но! — в третий раз воскликнул Домини Сэмсон, стоя уже в дверях. — Но только эти…
Но Мэннеринг уже вскочил на лошадь и ничего не слышал. Хоть сумма эта и не превышала двадцати гиней, Домини, которому никогда, ни при каких обстоятельствах не приходилось держать в руках даже и пяти, решил, как он сам выразился, «посовещаться» о том, как лучше всего поступить с полученными деньгами. По счастью, Мак-Морлан дал ему разумный и совершенно бескорыстный совет употребить эти деньги на нужды мисс Бертрам, так как именно для этой цели они и предназначались самим Мэннерингом.
Многие из соседей-помещиков проявляли теперь всяческие заботы о мисс Бертрам, искренне и радушно предлагая ей воспользоваться их гостеприимством. Но ей, разумеется, не хотелось сразу же попасть в чужую семью, куда ее приглашали скорее из благотворительных побуждений, чем из простого гостеприимства. Поэтому она решила попросить совета у ближайшей родственницы со стороны отца, мисс Маргарет Бертрам из Синглсайда, почтенной старой девы, которой она и написала теперь о своем тяжелом положении.