Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
— Так, выходит, он действительно цел и невредим и сейчас здесь, в Шотландии. Скажите по дружбе, Хаттерайк, это правда? — озабоченно спросил Глоссин.
— Wetter und Donner! [206] Да за кого вы меня принимаете?
«За кровопийцу, за проходимца без стыда и совести», — подумал Глоссин, но вместо ответа он громко спросил:
— А кто же это из вас стрелял в молодого Хейзлвуда?
— Sturmwetter! [207] — ответил капитан. — Вы что думаете, мы с ума спятили? Ни один из нас этого бы делать не стал. Gott! [208] Нам и без этого досталось на орехи, после того как этому идиоту Брауну взбрело в голову на Вудберн нападать.
206
Буря и гром! (нем.).
207
Буря! (нем.).
208
Боже! (нем.).
— А мне говорили, — сказал Глоссин, — что в Хейзлвуда стрелял Браун.
— Только не наш лейтенант. Насчет этого уж будьте уверены, он еще накануне в сырой земле лежал. Tausend Deyvils! [209] Вы что думаете, он мог из могилы встать да еще в кого-то стрелять?
Глоссин начал понемногу что-то соображать.
— Вы, кажется, сказали, что тот юнец, как бишь он там у вас зовется, тоже носил фамилию Браун.
— Браун? Да, Ванбест Браун; старик Ванбест Браун из торгового дома «Ванбест и Ванбрюгген» дал ему свое имя.
209
Тысяча чертей! (нем., диал.).
— Если так, — сказал Глоссин, потирая руки, — то, ей-богу же, это не кто иной, как он!
— А нам-то что до этого? — спросил Хаттерайк. Глоссин помолчал немного и, быстро прикинув что-то в своем хитром уме, подошел совсем близко к контрабандисту и сказал ему вкрадчивым голосом:
— Знаете что, любезный, это же наше прямое дело его убрать.
— Гм! — отвечал Дирк Хаттерайк.
— Не то что, — продолжал Глоссин, — не то что я хотел бы его смерти, может быть.., может быть.., мы могли бы и без этого обойтись. Нет, у нас есть право сейчас арестовать его, хотя бы потому, что он носит ту же фамилию, что и ваш лейтенант, который устроил нападение на Вудберн, да и за то также, что он стрелял в молодого Хейзлвуда и хотел убить его или ранить.
— Эх вы, — сказал Дирк Хаттерайк, — а вам-то что от этого пользы будет? Его сразу же выпустят, как только увидят, что это не того поля ягода.
— Верно, дорогой мой Дирк, вы совершенно правы, друг мой Хаттерайк! Но есть все основания, чтобы посадить его в тюрьму на то время, пока придут бумаги, подтверждающие, кто он такой, из Англии, что ли, или еще там откуда. В законах я разбираюсь, капитан Хаттерайк, и уж такое дело, дело Гилберта Глоссина Элленгауэна, мирового судьи ***ского графства, не принять за него никакой поруки до тех пор, пока ему не устроят второго допроса. Только куда же нам его лучше посадить?
— Hagel und Wetter, не все ли мне равно?
— Погодите, друг, не может это быть все равно. Известно ли вам, что все ваши товары, которые отобрали и отвезли в Вудберн, сейчас лежат в таможне в Портанферри? [210] Я посажу этого молодца…
— Надо его сначала поймать.
— Да, да, когда поймаю. За этим дело не станет. Я помещу его там в исправительный дом, а это рядом с таможней.
— Как же, знаю я эту тюрьму.
— Я уж позабочусь о том, чтобы красные мундиры там не торчали. Слушай, ночью ты приходишь туда со своими ребятами, забираешь все свои товары, и вы увозите этого молодчика Брауна с собой во Флиссинген.
210
Небольшой приморский городок.
Идет?
— Так что, свезти его во Флиссинген, — спросил капитан, — или куда-нибудь в Америку?
— Да хоть бы и в Америку.
— Или в Иерихон?
— Тьфу ты пропасть, да куда хочешь!
— Н-да, или спровадить его за борт?
— Нет, лучше обойтись без насилия.
— Nein, nein, это ты уж мне предоставь. Sturmwetter! Я тебя давно знаю. Но послушай, мне-то, Дирку Хаттерайку, какая от этого польза будет?
— А что, разве это не в твоих интересах, так же как и в моих? — сказал Глоссин. — К тому же ты забыл, что я тебя сегодня утром отпустил на свободу.
— Ты меня отпустил! Donner und Deyvil! [211] Я сам себя освободил. Притом все это было тебе же нужно, да и давно это было. Ха-ха-ха! Ладно, ладно. Шутки в сторону; я ведь не прочь тебе что-нибудь подкинуть, но это дело так же тебя касается, как и меня.
— Какого черта это меня касается? Разве не все состояние этого лоботряса перешло к тебе? Дирк Хаттерайк со всех этих доходов и ломаного гроша не получил.
— Тише, тише! Говорят же тебе, все будем вместе делать.
211
Гром и дьявол! (нем.).
— И все пополам поделим.
— Как, поместье пополам? Ты что же, хочешь поселиться со мною в Элленгауэне и разделить со мной баронство?
— Sturmwetter, нет! Но ты мог бы мне просто половину отдать деньгами. С тобой вместе жить? Nein. Я свой особнячок заведу где-нибудь в Мидлбурге, с цветником в саду, как у бургомистра какого.
— И деревянного льва у двери поставишь, а в саду — раскрашенную фигуру часового с трубкой в зубах!.. Но послушай, Хаттерайк, к чему тебе все тюльпаны, и цветники, и загородные дома где-то в Голландии, когда здесь, в Шотландии, тебя повесят?
Хаттерайк помрачнел:
— Der Deyvil! Повесят?
— Да, повесят, meinheer [212] капитан. Сам дьявол не спасет Дирка Хаттерайка от виселицы, если элленгауэнское отродье здесь водворится и если наш бравый капитан зашьется здесь со своими торговыми делами! А как теперь уже поговаривают о мире, то, может быть, и высокочтимой Голландии захочется тогда своим новым союзникам угодить. Боюсь, как бы она тогда не выдала им нашего капитана, хоть она ему и родиной доводится.
212
Сударь (искаж, нем.).
— Potz Hagel, Blitzen und Donner! [213] . Да, может быть, ты и прав.
— Только ты не думай, что я… — сказал Глоссин, видя, что слова его произвели нужное впечатление, — что я ничем тебя не отблагодарю, — и он сунул Хаттерайку в руку крупную ассигнацию. Тот принял ее совершенно равнодушно.
— Так это все? — спросил капитан. — А ты сам получил тогда половину всего груза за то лишь, что не мешал нам дела делать; да мы еще вдобавок и твоим делом занялись.
213
Град, молния и гром! (нем.).