Гайдар
Шрифт:
Божье озеро.
Сопки в районе Божьего озера. Здесь начальник второго боевого района Голиков гонялся за бандами атамана Соловьева.
Весна 1924
Алупка. Воронцовский парк.
Мраморная доска и общий вид братской могилы, в которой похоронена Наталья Аркадьевна Голикова. (Доска с нынешним текстом установлена в 1945 году. Прежняя надпись звучала так: «Борцам с контрреволюцией».)
Писатель Сергей Александрович Семенов. Снимок 20-х годов. (Публикуется впервые.)
Это ему, даря свое фото военной поры, писал бывший комполка и начинающий автор «Дней поражений и побед»:
Пермь. Аркадий Гайдар, фельетонист газеты «Звезда», с сотрудниками редакции: первый (сверху) друг детства Александр («Шурка») Плеско, за ним Борис Назаровский и Леонид Неверов.
Архангельск. 1929 год. Уже была написана «Школа».
Аркадий Петрович Гайдар и Михаил Михайлович Ландсман. Москва. 1929 год.
Ночью все отряды собрались в лесу, в нескольких километрах от Поднебесного. Командиры получили последние указания, чтоб к нужному часу начать движение по горе, смыкая кольцо вокруг горной террасы, где, по неполным данным, в том числе по сообщению Маши, имелось десятка полтора изб и других построек.
Буквально в последнюю минуту стало известно: кроме постов на нижних террасах, на вершине растет древняя лиственница, в которой сделан наблюдательный пункт.
С головным отрядом шел он, слева - Дерябин, справа - Троицкий и Уланов, которые примерно на высоте полутора тысяч
Неожиданности начались почти сразу. Из-за крутого подъема не брали ничего, кроме оружия, боеприпасов, нескольких сухарей и фляг с водой. Патроны, гранаты, пистолеты каждый прятал и набивал куда только мог: в котомки, в карманы брюк, за пазуху.
Чтоб легче было при такой выкладке двигаться, надели у кого сколько было рубах, шинели же оставили внизу. А в горах ночью резко похолодало. Подул сильный ветер. Пока люди шли, было тепло. Как только останавливались, начинали замерзать. Он тоже мерз, несмотря на теплую фуфайку под френчем. Ветер продувал его насквозь.
Головной отряд стал вытягиваться в цепь. То же, по плану, должны были сделать отряды слева и справа, но соединиться они могли только возле самой вершины.
Небо на востоке чуть посветлело. Сделалось тревожно, что утро настанет прежде, нежели успеют подняться, но торопить бойцов все равно не мог. Чем ближе была вершина, тем короче остановки. Одна была подлинней: предстояло снять часовых. Часовых сняли и двинулись дальше.
И когда из-за гор показалось солнце, даже не солнце, а только золотистая от него полоса, до соловьевского лагеря оставалось метров триста, не прикрытых ни тьмой, ни деревьями. И тут их заметили. И с той самой лиственницы, о которой его предупреждали, ударил винтовочный выстрел, который раскатился по горам, и эхо, стукаясь о камни, раскат повторило.
Цепь замерла. Он тоже прижался к валуну: ведь выстрел мог. быть и случайным. Допустим, кто-нибудь поблизости охотился. Однако снова ударило. И затем, Аркадий Петрович Гайдар и Михаил Михайлович Ландсман. Москва. 1929 год. словно достреливая обойму, раздались подряд еще три выстрела.
Терять уже было нечего. Бойцы сорвались с мест, полезли, поползли, даже побежали наверх, чтобы успеть, пока стреляет только один, забраться как можно выше. Из-под нет бойцов сыпались камни. Немалого размера обломок, катясь, больно ударил его по бедру: «Хорошо бы, - подумал он, - пока наверху разберутся, успеть подняться хотя бы еще на сто метров…»
Не успели. Сверху открыли пальбу из двух-трех десятков винтовок. Оставалось только помолиться богу, чтобы у Соловьева не оказалось пулемета. Ответного огня по-прежнему не открывали. Бойцы поглядывали в его сторону - он не давал сигнала: с такого расстояния все равно не попадешь. Нечего зря жечь патроны. А по себе знал, как тревожно, если атакующие молчат.
Пальба бандитов становилась все яростней, нервничать начинали и его бойцы, потому что всегда легче, если можно ответить.
Оглянулся. Сзади, метрах в трехстах, шел резерв Шаркова. В крайнем случае, что бы ни случилось на флангах, головной отряд поддержкой обеспечен.
Нажал кнопку деревянной кобуры, вынул маузер и, наведя длинный ствол на темное пятно наверху, которое казалось ему притаившимся бандитом, три раза выстрелил. Это было сигналом. Со всех сторон, словно обрадовавшись, захлопали винтовки красноармейцев.
Продвижение замедлилось. Каждый боец теперь, прежде чем сделать шаг, выбирал, куда перебежать, за каким камнем спрятаться.
Стоя немного позади всей цепи, он следил за пестрой картиной начавшегося боя, время от времени делая перебежки сам, если только стремительное, даже лихорадочное, карабканье по крутому склону можно было назвать перебежкой.
Многому научась и ко многому на войне привыкнув, не мог привыкнуть к стрельбе, если в него целились. И в короткие эти перебежки, когда надо было каждый раз отрываться от спасительного камня, чувствовал себя неважно.