Гайдар
Шрифт:
Он колеблется. Он не знает.
Он хочет верить, что наша армия при всех трудностях сможет в случае войны обойтись своими силами, не призывая на передовую ни стариков, ни женщин, ни детей.
В рассказе «Проводы» пионер Васька спрашивает:
«А со скольких лет в эту военную школу принимают? А меня туда примут?… Ну, вот заладил, маленький да маленький! Маленькому еще лучше, вон большие парни к Сычихе в сад за яблоками полезли, а сторож их враз заметил да по шеям наклал, а нам никогда даже, потому что мы незаметно в щель лазаем…»
«А
Очень хотел, чтоб было «не с кем», но от его желания мало что зависело, а перед глазами стояли события гражданской, когда такие вот Васьки (Жигана из «РВС», между прочим, тоже звали Васькой) порой спасали положение.
И на другой же день печатает рассказ «Ударник» - про то, как шел бой, сбился боек у нашего пулемета, послали за новым бойком «двадцатилетнего паренька Микошина», а доставил боек? чуть не потонув при этом в реке, маленький Ванька. «А Микошин раненый лежит», - объяснил Ванька.
И после немалых колебаний он приходит к выводу, что еще неизвестно, как в случае войны все может получиться. И ребята потому должны все уметь.
В рассказе «Два письма» комсомолец Сережка делает доклад «про газ». Слушать пришло полдеревни, «потому что дело новое, каждому хочется знать, как этого газа избежать, если возможно. На другой день ребята ходили в лес, к ключам, Бирюковские пещеры осматривать якобы для убежищ… Вообще, ребята неспокойны, достали в складчину винтовку, изучают…»
Конечно, дети остаются детьми. И не всегда разумными. И все же это не значит, что детям нельзя доверять. «Марье Беспаловой Мишка в печку патрон либо еще что бросил, так все горшки полопались, но за это хулиганство его из ихнего военного кружка выгнали в шею».
А вообще, говорилось в том же рассказе, «хорошо, что ребята делают у вас доклады про газ и про прочее. Этими докладами тысячи людей научатся, как себя сохранить, а врагу вред принести».
И неожиданно для себя пишет первое в своей жизни стихотворение для детей - «Наш отряд».
ПОВЕСТЬ В ТРЕХ ЧАСТЯХ
Возвращение
В Архангельск приехал в конце двадцать восьмого.
Собирался приехать много раньше. И еще в начале года послал в архангельскую «Волну» свою «визитную карточку» - рассказ «Обрез», который полюбил за простоту фабулы и за то, что «Обрез» напоминал ему многое такое, о чем не всегда расскажешь и что не всем объяснишь.
Рассказ напечатали. По отзывам из дому, приняли хорошо и ждали его самого, а он все не ехал: держали Дела. Сначала так и недописанный «Маузер», потом повесть «На графских развалинах». И только сдав рукопись «Развалин», отправился
Наверное, все-таки «Маузер» имело смысл закончить в Москве. На новом месте, в новой газете, к повести будет труднее вернуться, но он уже настолько от рукописи устал, что даже обрадовался своему решению бросить все дела и непременно ехать сейчас:
И вот о н вышагивал по деревянным мосткам, вдоль деревянных заборов и домов. Всюду в глаза бросались лодки: лодки возле изб, лодки под навесом во дворах, лодки в распахнутых сараях. И всюду его преследовал запах рыбы.
Город вытянулся на много километров вдоль Северной Двины. Ион долго шел в легкой, не по сезону и климату, шинели и жестких, не размятых еще сапогах, пока добрался до Костромского проспекта, а потом, свернув налево, очутился во дворе второго дома от угла. Здесь жили Соломянские. Здесь жила Раля (или, как он ее теперь называл, Лиля).
На пороге остановился. Сердце стучало гулко-гулко. От быстрой ходьбы и вообще.
Наконец решительно вошел и сказал давно придуманную фразу: что вот некто Аркадий Голиков, он же Аркадий Петрович Гайдар, прибыл «в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы».
Но все были взволнованы. Шутка не получилась. Он добавил тихо и виновато: «Вот и я».
И тут увидел самого главного в своей жизни человека: Тимура Гайдара.
Почти двухлетний, круглолицый, под девчонку стриженный и в девчачьем платье, Тимур смотрел недоуменно и сердито. В первое мгновение ему показалось: похож только на Лилю, но, схватив Тимура на руки и подняв над головой, увидел: и рот, и разрез глаз, и широкий лоб под челкой - его. И сам себе изумился: «Как мог так долго сидеть в Москве?…»
Новая редакция
Лиля жила с родителями, работала в «Волне», заведовала Домом политпросвещения, а затем ее назначили редактором краевого радио, которое только что возникло. Она же ведала и радиоузлом на триста точек. Это было мало и немало, потому что к каждому репродуктору в часы передач (программа печаталась в газете) собирались толпы. И если даже плохо было слышно, один слушал и пересказывал остальным.
И когда он вечером того же дня наведался в маленькую студию, Лиля разбирала письма первых радиослушателей. Тут были просьбы, что передать, и жалобы на плохую слышимость, и первые рабкоровские вести.
Люди писали о неполадках на лесных биржах и лесопильных заводах, о плохом снабжении, о грубости мастеров…
Выбрал письмо работницы канатной фабрики, превратив его в острый, бескомпромиссный фельетон. Часа через полтора, когда подошло «эфирное время», сам же прочитал его у микрофона. Работа в Архангельске началась.
На другой день нанес визит в редакцию - в двухэтажное каменное здание на проспекте Павлина Виноградова. О нем тут уже ходили всякие легенды. Особенно поражало, что он в пятнадцать лет командовал.