Гайдар
Шрифт:
Он в самом деле написал очень быстро - первую главу. Она вылилась сразу. А дальше все пошло куда медленней - в нем пробудился страх новой неудачи.
Пока обдумывал, писал, было интересно самому. Когда переписывал и как-то сами добавлялись и уточнялись подробности - тоже. Десятки раз обдуманное намертво ложилось в памяти. Привыкал, и уже казалось: «А кому это нужно?»
И когда ему случайно предложили сделать приключенческую повесть («Вы не могли бы что-нибудь из жизни беспризорных?») - тоже на десять листов и тоже в короткий срок, - он с облегчением и радостью,
* * *
«Не вернулся к «Взрыву», «Синим звездам», «Глине», к повести про Бумбараша. Мог не вернуться и к «Маузеру». Что тогда б с ним было?…
* * *
Повесть «На графских развалинах» писал без терзаний и мук. А мысли все те же, что и в рассказах «старого красноармейца», - что такое мужество и как мужество воспитывать?
Двое мальчишек, Валька и Яшка, состязаются в том, кто сорвет голой рукой крапиву, «не сморгнув даже». Причем рвут «с целью»:
«Я страсть, - говорит Яшка, - как героев люблю! Вон безрукий Панфил-буденновец орден имеет. Как станет про прошлое рассказывать - аж дух захватывает».
А Валька интересуется: «А как, Яшка, героем сделаться?»
Яшка ответить, конечно, не мог, отвечал он всей книгой, где подвиг совершал беспризорник Дергач. «Все мальчишки, - с завистью говорил Дергачу Яшка, - будут табунами за тобой теперь ходить, потому что ты герой!..»
Сдав рукопись «Графских развалин», сразу продвинулся и в работе над «Маузером». Когда приехал в Архангельск, оставалась последняя, самая трудная часть - «Фронт».
В нее хотел вместить весь солдатский свой опыт - то, научиться чему можно только на собственных ошибках.
Вот Борис встречает Юрия Ваальда, тоже в ученической форме, тоже голодного и невыспавшегося. Вместе ловят гуся. Вместе съедают его полусырым, зажарив на костре. Борис думает о приятеле: «Хороший парень». А Ваальд - враг.
Вот Борис идет с Чубуком в разведку. Чубук кричпт: «Бросай вниз бомбу!» Борис хочет бросить, а Чубук перехватывает руку: «Дура! Кольцо снял, а предохранитель оставил…»
Вот Чубук с Борисом, отвезя на пасеку раненых, остановились в шалаше в лесу.
«Теперь караулить друг друга надо… - говорит Чубук.
– Я уже давно возле тебя сижу. Теперь прилягу маленько, а ты посторожи… Да смотри не засни тоже». А Борис отправляется купаться. «Никого нет кругом… - думает он.
– Не успеет Чубук на другой бок перевернуться, как я уже и готов».
Но, во- первых, до речки много дальше, чем поначалу кажется Борису. Во-вторых, в тихой этой заводи, у ручья, Борис с ужасом обнаруживает тело зарубленного саблями Цыганенка (а ведь Цыганенка только вчера оставили подлечиться у верного человека - пасечника). В-третьих, не успевает Борис в испуге выскочить на берег - его тут же забирают мужики. «Голый человек, - предупреждал Чубук, - это не
И дальше он показывал: одна катастрофа на войне влечет другую. И даже очень большое мужество иногда мало что может поправить.
Попав к белым, Борис после первого приступа страха придумывает правдоподобный рассказ: он беженец… Но в сумке у Горикова находят документы Юрия Ваальда - и Борис вынужден играть Ваальда.
Белые принимают Бориса за своего. Теперь нужно дождаться удобного случая и бежать, но приводят Чубука, взятого в шалаше, когда Чубук спал. Борис изобретает дерзкий план: передать Чубуку вечером маузер - но Чубука на глазах Бориса расстреливают днем.
В родном отряде Борису все прощают: «С кем беды не бывает», а за ценные сведения о белых даже благодарят - но Чубук умер, думая, что мальчишка его предал. И Борис никогда не сможет Чубуку ничего объяснить. И мука эта на всю жизнь.
…Срок договора давно истек. Повесть была близка к завершению, а конца у нее все не было. Чем кончить - не знал. К тому же отвлекала газетная работа. И научился тогда сочинять и запоминать все, до запятой, на ходу - под ритм своих шагов или под перестук колес поезда. А в первом же доме, куда попадал и где был стол, садился и записывал. Он теперь никогда не расставался с тетрадкой. И даже если шел с кем по городу, не стеснялся остановиться, сесть на ступеньку чужого крыльца и записать. Или выправить за час перед тем написанное, потому что думал о повести все время, за любым делом.
Возвратись из одной командировки, перепугался насмерть.
Комната, где они с Лилей жили, обставлена была небогато: трюмо, письменный стол из ящиков, покрытых широкой доской, цветной гофрированной бумаги занавески. Стол его, разумеется, всегда был завален, а он не позволял к нему прикасаться.
Но, готовясь к приезду «хозяина», Тимуркина няня, молоденькая Надя, прибрала и на столе, но, поскольку и книги и папки были в ровных красивых стопках, ничего Наде не сказал: она ведь старалась.
И только вечером, сев поработать, увидел, что кипа тетрадей с начатой повестью и большие исписанные листы - вся рукопись «Маузера» - исчезли.
…До сих пор не мог себе простить, что не сберег полевой сумки с военными дневниками. Сумка всегда была при нем, а после боя в тайге с Соловьевым пропала. Или отстегнулась. Или сорвало пулей.
Но то ведь в тайге. А тут почти готовая рукопись пропала со стола. Вор, тот скорее унес бы почтя целые сапоги.
– Надя, - спросил он, - ты сегодня прибиралась?
– Прибиралась.
– Прибралась ты хорошо…
– Да, я думаю, неплохо - стены, окна, дверь обтерла, потолок обпахала_
– Стены-то стенами, а со стола все куда снесла?
– Какая посуда была, я все перемыла, да обратно в стол и поставила.
– А бумаги и тетрадки с моего стола ты что, тоже перемыла?
– Ой, Аркадий Петрович, голубчик, разве то были тебе годные?…
– Еще как годные, - зло ответил он.
– Но ведь ты уже не школьник - на что тебе тетради?
– А ты их брала?