Газета День Литературы # 106 (2005 6)
Шрифт:
И в какое мы небо летим?
Так взлетает подброшенный камень
Сам не думая, вверх или вниз,
Балансируя ловко руками,
Так ступают на скользкий карниз —
И по краю, и дальше — по взгляду,
Забывая о том, что внизу...
Ну иди же смелее, не падай —
Я тебя удержу на весу! —
Осторожно, не глядя под ноги,
Осязая упругой стопой
Натяженье любви и тревоги,
Нежной власти моей над тобой.
И всё выше, всё
Меж лопатками зябкая дрожь —
По дождинкам, по бликам, по тучам —
Полминуты ещё — и поймешь:
В пустоте между бездной и бездной,
Подставляя лицо вышине —
Отвернусь ли, уйду ли, исчезну —
Ты паришь — не нуждаясь во мне.
К МУЗЕ
учившая в донце стакана
провидеть иные миры,
не трогай моих тараканов,
они не из этой игры,
оставь мои глюки в покое,
не суйся в чужие дела —
ты вся существо нелюдское,
немое исчадье стекла,
и мир твой — микрон амальгамы,
плева, шелуха, чешуя.
так что же ты смотришь упрямо
на то, чему ты не судья?
уткнулась бы в пыльную книгу
на птичьем своём языке —
читать про блаженное иго
про дудочку в легкой руке,
про узкие хрупкие плечи,
про свет хризолитовых глаз.
а мне — немудрёные речи,
и скудный словарный запас,
и злая надежда и жажда
когда-то тебе рассказать
такое, что, вздрогнув, однажды
впервые потупишь глаза,
и я — от молчанья до жеста,
от пят до изгиба бровей —
прощу твоё несовершенство
и дыры в подкладке твоей.
– ----------
*в соавторстве с С.Колесниковым.
СУМЕРКИ ЛИТЕРАТУРЫ. Краткий обзор
Не всегда у современного человека появляется возможность прочесть несколько романов за краткое время, одну неделю, например. Но если уж эта возможность представляется, если мы, допустим, отправились в отпуск, или сидим на даче, или нам нездоровится, то впечатление остается какое-то безрадостное. И дело вовсе не в том, что талантливых авторов в России сейчас нет, просто, как видно, издают не тех. Рецензии по определению должны быть положительными, иначе зачем ты читал эту книгу и убиваешь время на заметки, но ведь можно и отказаться от этого правила, никто нам не запрещает. Может быть, это спасет кого-то от лишней траты денег и времени. Итак, вот несколько не самых удачных произведений последних лет.
А.Етоев. Человек из паутины. М., 2004.
Невнятны сны человеческие. Разгадать их способен лишь опытный сновидец, да и есть ли у нас вообще такое право — разгадывать сны? Если вам как-нибудь привидится жалкий полутруп, бывший некогда высоким и большим человеком с белой кожей, обвитый скользкими нитями инфернальной паутины, изогнутый в нечеловеческих муках и некой необъяснимой силой подбрасываемый мощными толчками к невидимому потолку, вы уже не вспомните про художественную литературу. Вас просто пригласили посмотреть на печальную участь узников инферно. Роман г-на Етоева конечно не будет пугать вас подобными небылицами. Кажется, вся эта мутная волна нового мистического триллера удачно вписывается в формат. Самый откровенный образчик жанра — небезызвестный Лукьяненко, неудачливый ученик талантливого фантаста Владислава Крапивина. Его (Лукьяненка) неудобочитаемые и тем паче неудобосмотримые "Дозоры" так приглянулись российскому обывателю, что уж не в пример Етоеву заслуживают право на титул нац. бестселлера. Впрочем автор, кажется, не лишен воображения, и его познания в шаманских практиках сибирских народов будут любопытны интересующемуся читателю. Повествование, к сожалению, весьма скомкано ближе к финалу и, более того, приобретает явно пародийные черты. Автор безусловно видит свой текст скорее в качестве сценария будущего боевика, чем как серьезное "литературное произведение". Не может
А.Королев. Быть Босхом. М., 2004.
Анатолий Королев в свое время привлек внимание читателей странным и сильным романом "Человек-язык", где королёвская босхиана нашла-таки свое лучшее применение. Здесь же у нас нет возможности остановиться более подробно на этом произведении, ясно однако, что присущий Королеву отвлеченный гуманизм выдает в нем провинциального автора. В чем нет ничего плохого: здесь он чужд столичной амбивалентности и заигрыванию с разноликими бесами постмодерна. Признаемся, что интереснее всего в последнем романе Королева было читать незатейливую историю его армейской службы, а вовсе не маловразумительные наброски к босхианскому роману. Вызывают недоумение авторские рассуждения на отвлеченные темы (храм-книга-виртуальное общество). Попытки следовать традиционной русской (да и не только русской) схеме писательских философских рассуждений что у Королева, что у Лимонова досадно неубедительны. Если эти авторы пытались привлечь читателя острой темой тюремных отношений, где один из них играет роль начальника, а второй — осужденного, то это им вполне удалось. Босх же Королева и "метафизика" Лимонова выглядят странным довеском к добротной реалистической бытовой прозе. Нет, мы вовсе не хотим сказать, что рассуждения о Боге и смысле жизни должны быть полностью исключены из современной прозы, просто упомянутые авторы явно берутся не за свою тему, втуне раскрывая свою несложную интеллектуальную игру (то же, впрочем, можно сказать и о Марине Москвиной). На фоне Довлатова, да и теперь уже Лимонова, тюремная проза Королева рискует остаться временным интеллигенстким чтением, не имеющим особых претензий на статус бестселлера.
Э.Лимонов. Торжество метафизики. М., 2005.
Бесспорно, это торжество, но только не метафизики, а Эдуарда Лимонова, политика и писате- ля, вышедшего на свободу досрочно, отсидевшего на зоне недолгий срок и вернувшегося к своей партии. Метафизики в собственном смысле слова в книге не так уж много (скажем прямо ее там нет), даже в вышедшей ранее книге "В плену у мертвецов" Лимонов на грани отчаяния мог действительно создать образ высокой трагедии загнанного в угол героя-одиночки. Ничего еще решено не было, зона угрожала опусканием у параши и как минимум очень долгим сроком, а то и смертью, бывшая жена умерла, партийцы, да и партийное дело — где-то далеко. В последней же книжке Лимонов уже уверен в своем будущем и фиксирует лагерную действительность скорее со стороны, как ее мог бы описать иностранный наблюдатель волею судьбы оказавшийся на русских нарах. Возможно дело тут и в том, что дневниковую тетрадь Лимонова выкрали с подачи лагерной администрации, и писать пришлось заново и по памяти, о чем автор и предупреждает в начале публику. Что же, памяти писателя можно только позавидовать. Конечно, допустимы ошибки, но в целом картина предстает живая и подробная. Наверное, Лимонова можно назвать одним из самых памятливых писателей современности. Все его творчество, включая и нынешнюю книжку можно назвать апофеозом человеческой памяти, памятью, возведенной в степень одного неделимого мета-текста. Курьезно лишь, что память этого человека не отягощена рефлексией и вряд ли отдает себе отчет о своем актуальном месте в истории литературы и социальной мысли России. Лимонов — классик русской литературы, но классик в изменчивом, неуловимом и неблагодарном жанре непрекращаемого мемуара.
Н.Подольский. Хроники Незримой империи// Незримая империя. СПб, 2005.
Есть особый изыск в наслаждении имперской эстетикой на развалинах павшей империи. Впрочем, в повести Н. Подольского мы не увидим эстетики как таковой. Речь в ней идет скорее об изощренной компьютерной игре, способной сказаться на судьбах мира реального. Повесть представляет собой своеобразную антиутопию, облегченный и упрощенный в современных условиях аналог "Возвращения со звезд" С. Лема. Это и неудивительно, поскольку автора как математика 1935 года рождения не могли не волновать в свое время трудности и переживания лемовских персонажей. "Хроники" Подольского вполне соответствуют жанру научной фантастики, сейчас то ли отмененной, то ли перекочевавшей на широкие лотки массовой литературы. Возникает вопрос: а не отправить ли нам туда же и эту повесть о злоключениях компьютерных программ? Понятно, что дружеское сообщество питерских пост-фундаменталистов не отдаст так просто своего певца и стилизатора. Уважаемый А. Секацкий даже отметил положительной рецензией один из романов Н. Подольского "Возмущение праха", посвященный все тому же безумному русскому мыслителю — Николаю Федорову. Судя по тому, что тема Федорова вновь становится центральной в поименованной выше повести, тем для размышлений у г-на Подольского не так уж много. Вообще, где бы ни появился Федоров с его завиральными идеями в современной русской прозе — у Проханова ли, у Подольского ли — литература заканчивается, и начинается нелепое морализаторство и мутность "русского космизма". Повесть Подольского в новом сборнике идет в нагрузку к талантливому тексту Секацкого о питерском могуществе, куда более заслуживающему звания национального бестселлера.