Газета День Литературы # 182 (2011 10)
Шрифт:
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
Что так посверкивает под пером мастера? Сребристость, иронически обрамляющая добрую сказочку? Болото, в котором тонет предполагавшаяся героика? Или исчезновение отчего дома, в чём уже проступает неотвратимая беда?
– Пригодится на
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
Опять-таки, три эпитета вызывающе дерзких, не дают сказочке воспарить в благую невесомость.
"Правое дело", налипшее чуть не на каждую российскую программу жизнеулучшения. "Царское тело", располосованное в пику традиционному русскому упованию на добрую власть.
И, наконец, "электрический ток", убивающий насмерть новейшие упования на жизнеустроение, от ГОЭЛРО до ДнепроГЭСа. Ничего не будет, и ничего не стронется.
Апофеоз финала:
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
Века истории умирают в сказочке. Торжествует вечный идиотизм, примеривший дурацкое обличье.
Хорошее начало для русского опамятования!
Опамятование идёт (и Юрий Кузнецов взвешивает варианты его на протяжении своей работы) между двумя "крайностями": языческой наивностью и христианской умственностью.
Почему "крайностями"?
По причине поэтического темперамента автора и его героев (беру в пример диалог Монаха и Поэта, написанного в том же прощальном 2003 году).
Монах: "Искусство – смрадный грех, вы все мертвы, как преисподня, и ты мертвец – на вас на всех нет благовестия Господня".
Поэт: "Какой же ты христианин без чувственного постоянства? Куда ты денешь, сукин сын, живые мощи христианства?"
В другом случае (в другом стихотворении того же предсмертного цикла) два слепых мудреца, топча друг друга по ногам, глубокомысленно замечают, что в мире "что-то есть", – а они-то думали, что только пустота.
Лучшее выявление этого двуединого бытия-небытия – "Деревянные боги", чудом удержавшиеся в протезе искалеченного солдата:
"Он слушает скрипы пространства,
Разумеется, Кузнецов не был противником христианства. Напротив! В 1998 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II перевёл на современный русский язык и изложил в стихотворной форме "Слово о законе и благодати" митрополита Илариона, за что получил премию. И даже чудесным образом собирал вокруг своих книг читателей, чаявших возрождения русского народа через православную церковность…
Но слушал поэтическим сердцем – скрип деревянного протеза, внимал голосам древних богов, гибнущих под напором победоносной цивилизации.
Три горячих точки язвят его душу на этом пути.
Осознание пустоты, таящейся под кипением умственной жизни.
Осознание нависающей над нами катастрофы.
Осознание обмана во всём том, что мы наследуем в мире.
Естественно, высказано это с вызовом:
Звать меня Кузнецов.
Я один.
Остальные – обман и подделка.
Естественно, осознание этой подделки не мешает лирическому герою действовать с должным упоением в нормальных жизненных ситуациях (например, в любовных встречах). И не мешает играть роль центральной фигуры в зреющих объединениях русских патриотов.
Но это уже другой сюжет.
Александр НЕСТРУГИН СТОЯНИЕ У КОЛЫБЕЛИ
Светлана Сырнева. Белая дудка. Стихи. – Киров: О-Краткое, 2010 (Антология вятской литературы, т. 13).
Здесь, понять всё сущее торопясь,
в ковылях бродя, застудясь в метели,
безотчётным слепком душа снялась
с неуютной русской своей колыбели…
Светлана СЫРНЕВА
Поводом к написанию этих заметок явилась новая книга Светланы Сырневой "Белая дудка", вышедшая в конце прошлого года в серии "Антология вятской литературы".
Начало творческой зрелости Светланы Сырневой пришлось на вторую половину восьмидесятых годов прошлого века. Это было время похожей на чуму горбачёвщины. И молодая вятская поэтесса с редкой художественной силой обозначила свою гражданскую позицию в смутное время: