Газета День Литературы # 66 (2002 2)

Предлагаю тему для открытой дискуссии: русскость и русскоязычность в литературе. Эту тему обходят как запретную, заразную, неполиткорректную именно по отношению к русской литературе. И в академическом литературоведении, и в живой литературной критике существует четкое разделение, к примеру, между английской и англоязычной литературами. Англоязычный автор, проживающий в Африке или где-нибудь на тихоокеанских островах, время от времени бывающий и в самой Англии, никогда не обидится, если его не назовут английским писателем, он и сам себя таковым не считает. Различаются и премии: национальные английские и за произведения, написанные на английском языке. Впрочем, в англоязычном мире нынче уже существует немало национальных по духу литератур. Скажем, ирландская литература, которая никогда не причислит себя

к английской. Есть, между прочим, и американская литература, которая не только к английской, но и к англоязычной себя не относит. Мы, мол, сами по себе. То есть существует национальная английская литература, и существует некая космополитическая по духу англоязычная литература. Скажем, англоязычный Иосиф Бродский или Салман Рушди, прописанный в некоем космополитическом пространстве. Но уже сложились национальные, народные культуры и литературы, использующие английский язык в силу исторических причин. Не буду сейчас влезать в тему, которой посвящены тысячи книг.

В ареале французского языка тоже есть французская национальная литература, космополитическая литература на французском языке и национальная литература тех или иных народов, использующая французский язык. Тут нам дискутировать не о чем.

И вот наше искомое. Как аксиома: существует современная национальная русская литература, естественно, написанная на русском языке. Не будем делить даже ее на направления. Она есть.

Существует и становится уже международной, мировой космополитическая литература, написанная на русском языке, но сама она быть частью национальной русской литературы не желает.

И так же, как в случае с англоязычной литературой, существуют у нас уже и национальные литературы, использующие русский язык. Как пишущий на английском поэт с экзотических островов никак не собирается считать себя англичанином, так и Чингиз Айтматов, Олжас Сулейменов или Василь Быков вряд ли считают себя русскими писателями. С ними все ясно, их национальный менталитет выражается ими на привычном для них русском языке. Вспомним дневники Тараса Шевченко, написанные на русском. Думаю, и в нашем литературоведении, и в нашей живой критике русскость и русскоязычность с академической дотошностью отделили бы друг от друга, защитили бы десять диссертаций, выпили бы два бочонка вина и оставили бы его скучным текстологам. Но здесь, увы, вмешивается тот самый, запретный, заклятый, неполиткорректный еврейский вопрос. И все сразу же усложняется. Казалось бы, предельно ясно, что пишущие по-русски Давид Маркиш и Дина Рубина — это еврейские национальные писатели, хотя и русскоязычные, не пожелавшие переходить на иврит или идиш. И таких в Израиле много. Они сами считают себя израильскими национальными еврейскими писателями. Но чем они отличаются от авторов "Знамени" или "Октября", пишущих на еврейские же темы, но русскоязычными себя не считающих? Где происходит водораздел, и кто его определит? Для меня, например, Борис Пастернак — русский поэт еврейской национальности. То же самое скажу о Мандельштаме, о полукровке Ходасевиче и так далее. Кстати, и хорошо мне известный Иосиф Бродский тоже до поры до времени был скорее русским поэтом, позже он стал русскоязычным космополитическим поэтом, но еврейским поэтом он так и не стал до конца жизни.

Понимают ли эту проблему русскости и русскоязычности в самой еврейской среде? Думаю, ее представители могли бы сами выступить со своими мыслями в предлагаемой мною дискуссии.

Четко сегодня не определено и понятие "русскость", отнюдь не сводящееся к этнической великорусской принадлежности. Если русскость — это не голос крови, не этническая формула, тогда это некое имперское, вечно строящееся, видоизменяющееся понятие, определяющее набор духовных констант. "Тот, кто любит Россию, тот и русский", — просто сформулировал мой друг Илья Глазунов. Но я знаю многих иноплеменников, горячо любящих Россию (кстати, и сам Илья писал о таких), хотя русскими они себя не считают. Русскость литературы — это ее национальный характер, это национальные герои, действующие сообразно своему характеру. Но это и тот русский дух, которым может быть в итоге захвачен и датчанин Даль, и поляк Рокоссовский, и немец Фонвизин. В увлекательнейшей книжке "Русские плюс…" Лев Аннинский цитирует прекрасного писателя и историка второй эмиграции Николая Ульянова: "Печать русского духа, русской культуры слишком глубоко оттиснута на каждом ее деятеле, на каждом произведении, чтобы можно было стереть ее или заменить другой печатью". Пусть нынче сепаратисты ищут в великой русской культуре творцов хоть с малой толикой своей крови. Не изымут они ни Пушкина, ни Фета, ни Жуковского, ни Левитана. Русское — это ведь не просто этнически великорусское, но с каким-то наднациональным всечеловеческим смыслом имперское строение души. Кончилось это русское в Бродском — кончился и русский поэт Бродский. Беда в том, что русское

может кончиться и в самом этническом русском. И он может, к примеру, перейти на другой язык. А на русском языке будут по-прежнему писать иные русскоязычные литературы. Может ли исчезнуть русская литература и остаться русскоязычная? Может ли русскость существовать не на русском языке? Наш передовой политолог как-то написал: "Впереди у нас — возникновение новых народов на данной территории СССР. Какой из них станет называться русским — это, скажу я вам, открытый вопрос. Русскими будут те, кто захочет себя так называть и отстоит среди других это имя…"

В Израиле до конца жизни будут называть русскими выходцев из России, и евреями там уже они никогда не будут. В Белоруссии самые лучшие писатели Россию недолюбливают, но пишут по-русски, хитро называя это автопереводами. Таковы и Василь Быков, и Алексей Дударев. А есть ли в самой России русскоязычная литература? И как самоопределяются ее авторы? Относят себя к той или иной национальной литературе — таджикской, казахской, корейской? Кем себя считает Алесь Кожедуб: белорусским или русским писателем? Или Анатолий Ким, который, сначала самоидентифицировавшись с русской литературой, жил в море русскости, затем попробовал стать корейским национальным писателем, пишущим по-русски, поехал на несколько лет в Корею, не получилось. Сейчас он стремится занять нишу гражданина мира, и в каждой своей фазе он был искренен. Значит, проблема русскости и русскоязычности может раздирать и одного конкретного писателя, Бродского или Кима. А оставалась ли русскость в англоязычных произведениях Набокова? Надо сегодня признать, на пространстве России существует одновременно и русская и русскоязычная литература, и делится она не по политическим убеждениям, не по принадлежности к тем или иным литературным объединениям, и даже не по национальностям. Как считает Евгений Рейн, он такой же русский поэт, как и Станислав Куняев, ибо живет в русской культуре. Но вот Равиль Бухараев, наш давний автор, напрямую себя к русской литературе не относит, скорее признает себя русскоязычным.

Надеюсь, на все эти вопросы нам ответят и наши постоянные авторы Лев Аннинский, Гейдар Джемаль, Сергей Семанов, Тимур Зульфикаров. Рассчитываем раздразнить и молодых. Кстати, английская премия Букер так себя и обозначила, награждая за книги, "написанные на русском языке". Может быть, поэтому еще она и не состоялась, русскости не хватило? Интересно, английский Букер — это национальная английская премия или премия для англоязычной литературы? Насколько отличается наша запутанность в определении границы между понятиями русскости и русскоязычности по сравнению с другими странами? Пусть бы об этом написали наши переводчики Виктор Топоров и Евгений Витковский.

Я рад любому талантливому русскоязычному произведению, оно обогащает наш язык, вносит какие-то новые нюансы, даже если его идеологическая направленность устремлена против нас. "Дух дышит, где хочет". Все, что создано на русском языке, — часть нашей истории и культуры. Пока, к счастью, поток русскоязычной литературы не сокращается. Но, конечно же, это периферия нашей культуры, так же, как и любой другой национальной культуры. Сегодня периферия заняла центр, из-за этого и произошло такое охлаждение читателя, такой спад интереса.

Русскость, как неотъемлемое качество нашей национальной литературы, — понятие более подвижное, чем русскоязычность, более мистическое и авангардное на каждом переломе истории, ибо дает в литературе новые национальные характеры, новых героев, новое понимание России. И одновременно это понятие мистически незыблемое, некая вечная константа. Не верю, что русские были другими до 1917 года, до 1995 года, до Петра Великого; обстоятельства были другие, характеры — другие, а Божий замысел один.

Множество художников в Москве рисует, пишет, занимается инсталляцией, в отчаянии фотографирует, пытаясь угнаться за быстротекущей жизнью — и просто концептуально морочит зрителям голову. А в окрестностях столицы таких ещё больше.

Художник Сергей Харламов занимает особое место, такой — один. Он — на своём фланге обороны в той войне, которую русская культура ведёт против полчищ бесовщины, заполонившей нашу Родину.

Семья Харламовых — сам художник, его жена Ольга и два их сына — живёт на Смоленской площади. Они — прихожане храма Вознесения, что у Никитских ворот. Мимо этого храма Сергей проходит практически каждый день, направляясь в мастерскую, которая находится неподалёку, на Патриарших прудах.

Родовой дом Харламовых — в Кашире. Сам уроженец Каширы, глубоко любящий своё родовое гнездо, об этом доме и о самом городе с восторгом и упоением рассказывает Сергей при каждой нашей встрече.