Газета День Литературы # 78 (2004 2)
Шрифт:
Лежала в цветах нищета,
Смиренное русское слово
Светилось темно и сурово
На воске державного рта…
"Державного" — понимаете ли вы это, "государственник" А.Андрюшкин? Или в вашем представлении вы оцениваете грандиозные культурно-исторические фигуры масштаба Ахматовой точнее и глубже её известного современника-поэта? Смешно. Как было когда-то смешно и грустно Г.В.Иванову, саркастически бросившему в ответ литературной черни: "Вы мне отвратительно-смешны,/ Как варвар, критикующий Гомера!".
Нет нужды, да и не по чину мне, если примириться с литературной "табелью о рангах", защищать или оправдывать ныне А.Ахматову и О.Мандельштама — поэтов милостью Божьей. Горюю я об ином. Стыдно, что в нашей газетно-журнальной периодике последних лет исподволь возобладало своего рода идеологическое и публицистическое жульничество, полная подмена критериев и оценок по отношению к русской истории и культуре. Кто во что горазд и кому как вздумается трактуют сложнейшие и мировоззренчески хрупкие, тонкие проблемы взаимоотношений художника и власти, поэта и его судьбы, исторической истины и художественной правды. "Литературные самозванцы" — говорил про таких в "Письмах о русской поэзии" Н.С.Гумилёв. Говорить-то он говорил, да кто ж его услышал… И
Вот уже и наш шустрый (т.е. "швидкий", если вспомнить родную мне украинскую "мову") министр культуры наскоро стряпает под до тошноты уже нестерпимой рубрикой "ток-шоу" развлекательно-увеселительную передачу с по-министерски увесистым по смыслу названием "Русский фашизм хуже немецкого". Ладно бы в конце этой по-азефовски провокационной, "швыдко" придуманной министром мерзости стоял хотя бы извинительный вопросительный знак — но нет, нам предлагают явное и категоричное утверждение. Скажите на милость, не беспробудное ли и не наглое ли клиническое безумство — "телевещать" всё это в стране, потерявшей двадцать семь миллионов своих дочерей и сынов в войне с германским нацизмом? Вправе ли хамоватый по своим манерам, косноязыкий, напоказ лоснящийся от сытости и пота, трусливый как корабельная крыса, неудавшийся театральный критик распоряжаться после всего этого гнусного словоблудия судьбой нашей культуры? Культура — это прежде всего совесть. Способен ли человек, начисто лишённый её, готовый "сшибать" гонорары за какую угодно "развлекательную" халтуру, лишь бы брюшко было сыто да костюмчик хорошо сидел, способен ли такой "министр" оберегать и культивировать духовную почву, сама сердцевина, потаённая глубина которой есть благородство и достоинство, совесть и честь? Вопрос что называется на самые "верха" — в кабинеты и недра думских, правительственных, президентских администраций. То есть в торичеллиеву пустоту нынешней экономически униженной и немощной, духовно дезориентированной и политически безвольной, безвластной России.
Вот и "авангардный" театральный режиссёр А.Житинкин, устало протирая стилизованное "под Чехова" пенсне, ставит буквально "на уши" "Анну Каренину", где вся проблема, оказывается, в том, что Анна — обычная "морфинистка", рядовая пациентка нарколога. А вы что думали — что всемирно почитаемый, как святыня, роман сочинён про трагедию неразделённой, безысходной и обречённой любви? Наивные вы человеки. Судя по своим многочисленным интервью, Житинкин обещает превратить "Каренину" в настоящую театральную "бомбу" нынешнего сезона, с канканом, закусками и буфетом. Так что готовьтесь, заядлые московские театралы, к очередному отчаянному "переосмыслению", а точнее — заурядному передразниванию великого романа.
Отвлечёмся, однако, от графа Толстого и бегло проглядим, в подтверждение упомянутой тенденции, заметку под названием "Куприн" русского писателя-патриота В.Дёгтева, обнародовавшего свои "мимолётные" и "уединённые" мысли в том же номере "Дня литературы", что и "расовый" теоретик Андрюшкин. "Тургеневский эпигон", "литературный бухгалтер", "по большому счёту бездарный" — так Дёгтев характеризует Бунина. Ну, да и ладно — по уму и по лексике всё тот же бессмертный Леопольд Авербах, Царствие ему Небесное. Грустно, что дальше "семантика" вообще невообразимая в устах не только писателя, но и просто "обыкновенного" русского человека. Цитата: "Мне очень жаль, что мы с этим "писателем-чистописателем", как называла его едко-проницательная Гиппиус, — земляки". Надо же, какое несчастье для Дёгтева — он оказался земляком Бунина! Чистый позор. Бунину, правда, уже давно всё равно — как-никак Нобелевский лауреат, классик, а вот Дёгтеву настоящее неподдельное горе. Даже не знаю, чем помочь. Если только посоветовать сменить "землячество" по примеру "проницательной" З.Гиппиус. Любимые великие писатели, которых с пафосом и пиететом перечисляет из своего личного "пантеона" В.Дёгтев, это М.Твен, Д.Лондон, О.Генри и Л.Стивенсон. Само собой ясно, они не чета "бухгалтеру" Бунину. "Чисто конкретным", что называется "от сохи", нашим литературным патриотам по их "большому счёту" "Антоновские яблоки", "Деревня" или "Лёгкое дыхание" — жалкие безделки, никчёмный и скучный бухгалтерский баланс. Нам нынче, как говорится, планку повыше поднимай, равняйся на "Королей и капусту", "Благородного жулика", "Сердца трёх" или, в крайнем случае, на "Чёрную стрелу". Потому что всяческих тургеневских эпигонов "типа" И.А.Бунина, волшебного художника русского слова, с парохода современности давно пора сбросить и в пучине повседневности потопить. Плакать над всем этим посконно-домотканым "литературоведением" или горько смеяться сквозь слёзы? Об этом спросить бы у "русскоязычного", по классификации Андрюшкина, Н.В.Гоголя, вот только жаль — он давно уже "по ту сторону" всякой "конспирологии".
С не менее залихватским "наскоком" трактуют отечественное прошлое и поднявшиеся на мутной волне идеологической "перестройки" писатели-историографы. В недавний праздник очередной Конституции по первому телеканалу — бенефис эстрадного артиста разговорного жанра, исторического конферансье Э.Радзинского. Горящие пытливым огоньком глаза слушателей, среди которых много неискушённой в исторических "тайнах" молодёжи, притихший в молчаливом почтении зал. И вот вкрадчиво, доверительно, дрожащим тенорком, то и дело срывающимся на фальцет, с хорошо отрепетированными перед зеркалом "мхатовскими" паузами, там, где надо по логике мизансцены, изредка не сдержав непрошеную скупую слезу, известный популяризатор истории менторским тоном уездного лектора, приехавшего в отсталый колхоз, терпеливо разъясняет нам, профанам, что в роковом для Отечества октябрьском перевороте 1917 г. позорнее и страшнее всех виноваты не свихнувшаяся от эпидемии "либерализма", утратившая под ногами почву русская интеллигенция, не оболваненные Чернышевским, Лассалем и Марксом террористы-эсеры и "народовольцы", не предавшие присягу и государя "малые" и "великие князья" мира сего или высшие чины армии во главе с начальником штаба генералом М.Алексеевым, выходцем из бывших крепостных, не насквозь "промасоненное" Временное правительство, не американские и германские банкиры с их авантюристами-наёмниками вроде Троцкого, Бухарина и Ленина, а — кто бы вы думали? — Александр I, "вовремя" не упразднивший крепостное право, и Александр же, но Третий, "вовремя" не давший "либералам" Конституцию. Разве это не исторические экскурсы по "методологии" Андрюшкина? Какие тут "государственники" и "бунтари", какие "партии", какие "расы", какие "убеждения" и в чём? Всё — одного поля ягоды, как говорят в просторечье. И разногласий-то совсем никаких, по сути, между ними нет. Одна жалкая междоусобная возня, комичный свифтовский спор "тупоконечников" с "остроконечниками". "Как хорошо сказал один древний мудрец, — напевным медоточивым речитативом просвещает нас Радзинский, — все мировые революции, от древнего Египта до Робеспьера — всего
Никому и в ум не пришло задать главному специалисту по историческим "загадкам" простой школьный вопрос: при чём здесь древний Египет и октябрьский переворот в России? У тех, кто в результате скрупулёзно, предательски, долго и подло готовившегося Октября "вдруг" оказался "наверху", и у тех, кого это "красное колесо" в одночасье крутануло "вниз" — в расстрельные ямы, в соловецкие и колымские лагеря, в нищенскую безысходность эмиграции, наконец — у всех у них есть конкретные биографии, убеждения, судьбы, фамилии. Так назовите их — к чему темнить? Как назвал их истинный, а не "эстрадный", историк и мыслитель В.В.Кожинов в книге "Россия. ХХ век". Назовите поимённо тех, кто "раскрестьянивал" крестьян и "расказачивал" казаков, расстреливал "крестьянских" поэтов, "воинствующе-безбожно" издевался над православной церковью и за гроши, вагонами продавал сокровища Эрмитажа, дико, тупо и алчно реквизировал святые реликвии древних монастырей и храмов, кто десятилетиями управлял ГУЛАГом, кто подписал в послевоенном Ленинграде распоряжение о лишении А.Ахматовой продовольственных карточек, поставив тем самым великого поэта России в условия элементарного выживания, обрекая на нищету и голод. "Хотелось бы всех поимённо узнать", — перефразирую Ахматову, — а потом и будем неспешно, обстоятельно разбираться в тёмных исторических "тайнах". На беду для "чистокровной" теории Андрюшкина в этом преступном поимённом списке будут не только "конспираторские" псевдонимы зиновьевых, каменевых, ярославских или аграновых, хватит с лихвой и своих "шариковых" — калининых, рыковых, будённых, хрущёвых, постышевых, ежовых, демьянов-бедных, антоновых-овсеенок, трофимов-лысенок, горбачёвых с шушкевичами и кравчуками. И всем им на вышнем суде воздастся не по национальности и не по "группе крови", а по делам их и по вере ихней собачьей.
В дни так называемого "Таганцевского дела", инспирированного Петербургской ЧК, вместе с Н.Гумилёвым к расстрелу были приговорены более шестидесяти человек. Среди расстрелянных — шестнадцать женщин, из них две беременные. Прошли массовые аресты и казни духовенства, монахов Александро-Невской лавры. "Прижимаю к сердцу крестик гладкий:/ Боже, мир душе моей верни!" — пишет в это время Ахматова. "Я трамвайная вишенка страшной поры/ И не знаю, зачем я живу" — пишет Мандельштам. Тогда же, в 20-е годы, "конспиратор" Мандельштам, который, по бесстыдному навету Андрюшкина, являлся "выразителем коллективной точки зрения советских евреев"(!), был, по свидетельству жены поэта, навсегда и с позором изгнан из "дочернего предприятия" ВЧК-ОГПУ — "бриковского салона", и объявлен Бриками "внутренним эмигрантом", изгоем (См.: Ахматова А. Записные книжки 1958-1966 гг. — М.-Torino, 1966, c.209). Все эти годы настольная книга поэта, не раз спасавшая его от тяжкого духовного кризиса — "Столп и утверждение Истины" отца Павла Флоренского, глубочайшего и беспримерно мужественного православного философа, учёного, богослова, расстрелянного в 1937 г. в Соловецком лагере на Секирной горе. Размышляя в одном из предсмертных писем о судьбе Пушкина, Флоренский писал, опираясь на собственный горький опыт: "Удел величия — страдание, — страдание от внешнего мира и страдание внутреннее, от себя самого. Так было, так есть и так будет. Почему это так — вполне ясно, это отставание по фазе: общества от величия и себя самого от собственного величия…Свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонением. Чем бескорыстнее дар, тем жёстче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, основная аксиома её".
"Последним "мужем совета", — вспоминала вдова поэта, — для Мандельштама был Флоренский, и весть об его аресте он принял как полное крушение и катастрофу" (Мандельштам Н.Я. "Вторая книга". — М., 1990, с.59). Как катастрофический погром самых основ русского бытия воспринял Мандельштам и беспощадную "коллективизацию" крестьянства, оказавшись тем самым в прямом, жёстком конфликте не только с большевистской властью, но и с господствовавшей частью тогдашней "верноподданной" литературной среды. "Природа своего не узнаёт лица,/ И тени страшные Украины, Кубани,/ Как в туфлях войлочных голодные крестьяне,/ Калитку стерегут, не трогая кольца…" — написал поэт в 1933 году в самый разгар крестьянского геноцида. Не лишним будет напомнить теоретикам лжегосударственности и о том, что, начиная с 1920-х годов, Мандельштам тесно сблизился с кругом так называемых "крестьянских" поэтов — Н.Клюевым, П.Васильевым, С.Клычковым (с последним Мандельштамы долгое время жили в одной квартире, ему же посвящена третья часть "Стихов о русской поэзии", а в наследии Мандельштама весьма немного таких "именных" посвящений). Сближение это было крайне опасным, ведь именно в эти годы С.Есенин, С.Клычков и П.Васильев (как и П.А.Флоренский) неоднократно арестовывались по обвинению в "фашизме" и "антисемитизме", а их поэзия клеймилась "рапповской" критикой как "националистическая" и "кулацкая". Как раз во время этой травли Мандельштам дерзнул назвать П.Васильева "одним из лучших русских поэтов" и опубликовал в советской газете статью о стихах Клюева, где без боязни перед "реформаторами" высказал свою искреннюю боль об уходящей в небытие "исконной Руси", в которой "русский быт и русская мужицкая речь покоятся в эллинской важности". В итоге на страницах самой газеты "Правда" от 10 августа 1933 г. некий критик с почти нарицательной фамилией Розенталь объявил: "От образов Мандельштама пахнет великодержавным шовинизмом". Куда уж тут А.Андрюшкину тягаться с "розенталями" в навешивании политических ярлыков и клише? Одна беда, что в то страшное время подобный окрик со страниц центральной партийной печати, редактируемой небезызвестным Л.Мехлисом, звучал фактически как "приглашение на казнь".
В эти же "свинцовые" и "пороховые" тридцатые последует ссылка Мандельштама в Воронеж, где, работая с поразительной плодотворностью и самоотдачей, он создаст свой лучший, близкий к поэтическому совершенству цикл "Воронежские тетради". Вот небольшие отрывки всего лишь их двух стихотворений, датированных маем 1935 г.: "И не ограблен я, и не надломлен,/ Но только что всего переогромлен./ Как Слово о Полку, струна моя туга,/ И в голосе моём после удушья/ Звучит земля — последнее оружье -/ Сухая влажность чернозёмных га!". Или: "Да, я лежу в земле, губами шевеля,/Но то, что я скажу, заучит каждый школьник:/ На Красной площади всего круглей земля/ И скат её твердеет добровольный…/ Откидываясь вниз до рисовых полей,/ Покуда на земле последний жив невольник." Преступно "подрывные, антигосударственные, античеловеческие и антирусские", по терминологии Андрюшкина, стихи, не правда ли? Туда же, в Воронеж, Ахматова ответит опальному другу-поэту одноимённым стихотворением: "А над Петром воронежским — вороны,/ Да тополя, и свод светло-зелёный,/ Размытый, мутный, в солнечной пыли,/ И Куликовской битвой веют склоны/ Могучей, победительной земли". Типично непатриотичные строки "железного стратега еврейской литературной среды", как утверждает, глубоко копая историческую "конспирологию", Андрюшкин, не так ли?