Газета День Литературы # 81 (2003 5)
Шрифт:
Но черти тянули меня выше — и я решил перевестись в аспирантуру Московского энергетического института им. Молотова, самого лучшего института по моей специальности. Сказано — сделано. В сентябре 1943 года я перебрался из Горького в Москву, перевелся в московскую аспирантуру и одновременно поступил экстерном в Московский педагогический институт иностранных языков, который помещался по Метростроевской улице № 38. Здесь я получил студенческий билет 4-го курса немецкого языка, который мне позже очень пригодился. Ходил я только на практику немецкого языка.
Людей с высшим образованием
В общем, карабкался я, как муравей, наверх и наверх, а затем сверху загудел на самый низ — в солдаты. Ладно, служу я верой и правдой моей советской родине, которая стала мне мачехой. Биография у меня такая запутанная, что и вспоминать не хочется.
В конце концов, в июне 1944 года попадаю я в отдел кадров Ленинградского фронта. Набирают в какое-то военное училище, где требуется знание иностранных языков, в особенности немецкого языка. А у меня в кармане гимнастерки каким-то чудом сохранился студенческий билет 4-го курса Московского института иностранных языков. Мне говорят: "О-о, это верный кандидат!"— и дают заполнить анкетку. А в этой анкетке такие вопросики: есть ли у вас репрессированные родственники? есть ли родственники за границей? И сбоку предупреждение: "За дачу ложных показаний вы будете отвечать по законам военного времени". Вопросики знакомые, они меня всю жизнь преследуют.
Ладно, сажусь я и честно пишу: один дядя пропал на Соловках, второй дядя за границей, а отец в Сибири. С моим студенческим билетом и этой злополучной анкеткой меня проводят к начальнику отдела кадров Ленфронта. Полковник читает мою анкету и говорит: "А зачем вы тут эти глупости пишете?"— и показывает пальцем на моих родственников. Я говорю: "А вот видите сбоку "за дачу ложных показаний"...
"Ах, это старые формы. А теперь все переменилось", — говорит полковник и отеческим тоном продолжает: "Дайте я объясню вам нашу ситуацию. Москва требует от нас кандидатов. Мы посылаем всяких недоучек, в Москве они ко всем чертям проваливаются, и Москва возвращает их нам с ругательными письмами! Поняли? А вы верный кандидат — и вы нам нужны! Если же вы будете писать эти глупости, — полковник тыкает пальцем в анкету, — мы можем повернуть дело так, что вы не хотите служить в армии. Знаете, что это означает в военное время? Трибунал! То есть расстрел!".
Тем же доверительным тоном полковник говорит: "Вот вам чистая анкета — и не пишите в ней все эти глупости. Пойдите в соседнюю комнату и заполните новую анкету, а старую анкету порвите и забудьте. Это приказ! Понятно? А об остальном мы позаботимся".
Вот что значит найти на себя правильного покупателя, думаю я. Так я попал в Москву, в привилегированный Военный институт иностранных языков Красной Армии ВИИЯКА, который неофициально называли Военно-дипломатической Академией. Так для меня началась новая жизнь. До поры до времени.
Для прохождения дальнейшей службы меня отправили в Берлин, в Главный штаб Советской Военной Администрации СВА. Сначала я служил переводчиком у генерала Шабалина, который командовал всей экономикой советской зоны Германии. Потом я был ведущим инженером Управления промышленности СВА. "Ведущими" эти инженеры назывались потому, что они "вели" определенную часть немецкой промышленности.
По штатному списку, теоретически ведущий инженер должен быть майором или подполковником. А практически там были все, кто имел диплом инженера. Так в нашем Отделе электропромышленности было 7 ведущих инженеров: один подполковник, один майор, один старший лейтенант, две гражданских личности из Москвы, один младший лейтенант — это я. А за соседним столом сидел солидный полковник, тоже ведущий инженер. Причем я был единственный, кто свободно говорил по-немецки, что давало мне большое преимущество. Мои коллеги часто обращались ко мне за помощью. К тому же я был самый молодой, ведь в 1945 году мне было всего 27 лет.
Должен сказать, что мы, советские оккупационные офицеры, были в очень привилегированном положении. Взять хотя бы жалование. Когда я был инженером в Горьком, мое жалование было 600 рублей в месяц. А в Берлине мне платили 2.000 рублей. Но поскольку дело было за границей, нам платили в двойном размере, то есть 4.000. А платили в марках, то есть вдвое, то есть 8.000 немецких марок. И это на всем готовом. Квартира — бесплатно. Обмундирование — бесплатно. Еда тоже какие-то копейки. Помню, в офицерской столовой стопка водки (знаменитые 100 грамм) стоила I марку, хоть залейся ею!
Чтобы мы не срамились перед западными союзниками и не ходили в шинелях из американского сукна, всем офицерам СВА выдавали обмундирование для старшего комсостава, то есть все было повышенного качества. Нам выдавали "приклад", то есть все необходимое для шинели, а шили нам немецкие портные, которые были рядом. Сапоги нам шили немецкие сапожники, фуражки — немецкие фуражечники. Даже разбитая Германия жила и работала лучше, чем страна-победительница.
Советские офицеры быстро разнюхали, что рядом есть немецкие аптеки, а потом и доктора. Частенько лечились не в советском военном госпитале, а у немецких докторов. В общем, жили мы как кум королю.
Поскольку я свободно говорил по-немецки, я чувствовал себя в Германии, как рыба в воде. И я должен сказать откровенно: если бы меня не трогали, я бы с удовольствием служил советским офицером в Германии всю мою жизнь. Некоторые люди так и делали, они старались остаться в Германии как можно подольше. Хороший пример: сегодняшний президент России Путин, бывший подполковник, который долго служил в Германии и даже говорит по-немецки.
Затем у меня произошла глупая история с мотоциклом, которая имела для меня очень серьезные последствия, ведь вся наша жизнь складывается из случайностей.