Газета День Литературы # 92 (2004 4)
Шрифт:
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!
Рафаэля? Допустим. Но над священной землей Веласкеса — свистели. В том числе и пули того героя, который с Украины подался в Гренаду, чтобы отдать тамошнюю землю крестьянам. А где гарантия, что и "молодой уроженец Неаполя", привезенный в донскую степь,
Стихотворение "Итальянец" звучит, как одиночный выстрел, он потому так и слышен в паузе общей канонады. "Нет справедливости справедливей пули моей" . Да, только эхом откликается испанская грусть, наведенная такой же неистовой жаждой справедливости. Может, оттого и взлетает "Итальянец" в золотой фонд советской лирики, что по-прежнему скребет, саднит, кровоточит в нем мировая справедливость, ради которой летел трубный глас на другой конец Вселенной, и тощенький екатеринославский гимназист входил в нетопленные комнаты местного губкома комсомола, счищая на пороге с ботинок "целебную грязь эпохи" ?
Живет та вечно молодая песня в сознании Светлова. Уже в больнице, умирая, он пишет приветствие своему сверстнику Александру Жарову, чья поэма о комсомольском преодолении косного деревенского быта прогремела когда-то на всю страну:
Пусть они обнимутся, как сестры, —
Моя "Гренада" и твоя "Гармонь"!
Последняя поэтическая строчка Светлова, — отзвук всё той же "Гренады". До той строчки, написанной в сентябре 1964 года, от "Итальянца" — десятилетие.
Это десятилетие Светлов доживает уже в ранге патриарха (на каковой предмет неутомимо отпускает шуточки). "Советского подданства мастер, хозяин волшебных долин" , он откликается на некоторые зовы повседневности. Например, на американскую агрессию в Корее. Замечает: "Врангель или Макартур — разница невелика" (тоже верно; правда, в молодости излюбленной мишенью был Деникин). По обыкновению, стихи предварены вздохом: я в этой Корее не был и никогда не буду.
При всей верности географическому безграничью — дух все больше ощущает вакуум — пустоту той самой Вселенной, которой по-прежнему присягает верный сын счастливого поколения. Старость — плохой спутник вечности. Пора прощаться со сверстниками.
С Луговским: "Я доволен судьбой, только сердце всё мечется, мечется, только рук не хватает обнять мне мое человечество".
С Сельвинским: "Мы преодолеем все просторы, недоступного на свете нет! Предо мной бессильны светофоры — я всегда иду на красный свет".
С Антокольским: "Нет! Дыханьем спокойным и ровным мы не дышим! Пожар не утих. Пусть мелькают желания, словно рубашонки ребят озорных!"
Кому пожаловаться? Как Маяковский когда-то — Ленину? "Хочется без конца думать об Ильиче, будто рука отца вновь на твоем плече".
Мастер роняет строки, мгновенно становящиеся на крыло. "Там, где небо встретилось с землей, горизонт родился молодой". Или: "Сто молний, сто чудес и пачка табака". И эта: "Добро должно быть с кулаками".
И главный, глубинный, может быть, единственный по-настоящему реальный мотив в песнях старого сказочника — тоска по комсомолу его юности. Вера, что это можно возродить…
Постой, постой, ты комсомолец? Да!
Давай не расставаться никогда!
Не белом свете парня лучше нет,
Чем комсомол шестидесятых лет.
Правильно было бы: "годов". Но в этом обаятельном косноязычии — весь Светлов. И сама Поэзия.
Он уходит, как донесшаяся из прошлого легенда. Закончу тем, что знаю не из печатных биографий (хотя они пестрят остротами, записанными с его уст), а тем, что сам услышал когда-то о чудаке, живущем в писательском доме на Аэропортовской улице.
Пришли юные авторы навестить больного. Преданно проговорили:
— Михаил Аркадьевич, вы — живой классик.
Михаил Аркадьевич собрал силы и поправил:
— Еле живой.
Евгений НЕФЁДОВ ВАШИМИ УСТАМИ
ШИЗИКА И ЛИРИКА
"И шар земной — как голова
Великого Эйнштейна..."
Валерий КРАСКО
Эйнштейн, конечно, голова.
Но и Краско — головка!
Я шар земной, идет молва,
Сравнил с Эйнштейном ловко.
Сравнение хромает — но
Всё относительно давно...