Газета "Своими Именами" №15 от 10.04.2012
Шрифт:
– Где Герои? – интересуюсь
– Герои не приехали. Прочие в наличии. Пошли?
– Пошли.
Но я не пошла, а полетела на крыльях яростного изумления. Идрит твою, средь Героев тот, о ком когда-то маленькую книжечку написала от души, такой ведь толковый, разумный председатель колхоза был... Как же он мог?! С какими глазами?!
Шагнула в комнату, где на стульях, по стенкам, сидели мужчины и женщины, абсолютно неизвестные мне. Много. Целых восемь штук. Стало быть, коломенские властители расстарались, кинули, как это бывает на войне, на минное поле безответных добровольцев.
– Ой, как славно-то! – объявила весело, в хорошем темпе. – Сколько народу-то ко мне понаехало! Ну здравствуйте, здравствуйте! А что ж Герои-то отсутствуют? На вас, значит, всё свалили? Нехорошо, несолидно с их стороны! Место героев на острие
Опешившие от моего легкого, куражливого тона, они, эти срамные подневольники, все как один, и мужики, и женщины, опустили глаза в колени и – молчок. Мне их хочется пожалеть, всех этих простецких поварих-трактористов, согласившихся подличать. Но – нельзя. За их спинами притаились дядьки и тетьки из «верхних эшелонов» коломенской власти, увязанных круговой порукой, со своими ставленниками здесь, в Москве. И потому я, еще пуще веселея голосом, ошарашиваю их быстрыми вопросами:
– Вас как зовут? Ах, Петр Петрович? Очень приятно! Вы, значит, своими глазами видели, как я брала взятку от старика Акинфиева? А вас как зовут? Мария Семеновна? Очень приятно. И где ж мы с вами встречались? Может, у того стога сена, где мы с Иргашевым обнимались-целовались? Ах, нигде? И с вами, Иван Егорович, нигде? Ну так тем лучше! Теперь-то будем знакомы! Теперь-то вы мне и скажете, зачем подписывали клевету на Иргашева и меня. Кто первый? Может, вы, Михаил Егорович?
А они, загнанные в угол, уже и не знают, куда деваться, кто комкает носовой платочек, кто пробует на излом тонкую пластинку частозубой расчески. И вдруг разом подхватываются и, свесив головы, цепочкой - за дверь, проборматывая на ходу:
– Извините...
Триумфик? Ну ясное дело! И потому – а почему же еще-то?
– мой правдист-начальник смотрит на меня, хорохористую победительницу, безобманно сердечным и вместе печальным взглядом…»
«… - А тебе хоть раз пришло в голову, что твоя сестра обречена на гибель, ибо поднялась в одиночку против залгавшихся, заворовавшихся?
– Нет. Я думала, что не до такой же степени все... что как-то же образуется.
– И даже тогда ты не испугалась за нее, когда она рассказала тебе про травлю?
– Нет.
– Почему?
– У меня был шанс – сходить к партсекретарю...
– Понятно. Однако ты не забыла подробности, которые она перечислила в тот раз?
– Нет. Она... в том, доисторическом восемьдесят пятом... когда Горбачев призвал к «перестройке», когда всюду плакаты «Бюрократия, приписки – наш самый страшный внутренний враг...» Это следует взять в расчет... Все, во всяком случае многие, обнадежились... Она вдруг: «Лиль, опять начальство настаивает, чтоб я закрыла фальшивый наряд! Опять бесстыдно завышен объем работ и количество стройматериала! Науськанные прорабы ворвались ко мне в комнату и матом-перематом: «Фашистка! Работягам не даешь житья! Над работягами издеваешься! Откуда взяла, что мы рубероид в один слой положили?! Ты там была, на крыше, лезла на четырнадцатый этаж?! Нет! Ты, стерва, мать твою так и растак, в тепле сидишь!» Ну, я шапку на голову, руки в рукава: «Пошли сейчас же!». Мужички стихли, заюлили: «Да чего это вы, Инесса Ивановна, так близко к сердцу ... Да там же холодрыга, дождь сечет...» Лиль, ты думаешь, я не боялась? Еще как боялась! Три здоровых мужика в кирзачах, морды злые... Впереди них шагаю по черной лестнице, потом на чердак. Молчат, сопят... А на крыше ветрище как ударил в спину, чуть не упала, не покатилась вниз... И дождь со снегом в глаза. Ну что им, здоровилам этим, за которых начальство стеной, столкнуть меня с четырнадцатого... мол, оступилась, не удержалась. Пронесло. Не рискнули. Нащупала край рубероида, говорю: «И не стыдно вам? В один слой вместо положенных четырех! Это ж какая будет мука для новоселов! Ну где ж ваша совесть?!» А они, Лиль, уже внизу, под козырьком над подъездом, глядючи на мои заношенные сапоги: «Ну на кой тебе правда? Чего ты с нее имеешь? Кому она в этой Палате нужна позарез? Все умные, мозгой шевелят, друг дружке подножки не ставят, потому и при деньгах и при дачах. У тебя дача есть? Давай так: мы тебе такую дачку сгондобим, месяца не пройдет! Ты что, хуже их всех? Ну ты даешь! От бесплатной дачи отказывается! Ну, значит, тебя крутой кипяток за углом дожидается! Вкрутую сварят моментом!»
– И что же ты, Лилия Ивановна? Хоть теперь-то поняла, что каша заваривается нешуточная? Что
– Ну как же, как же! Я ей кричала и в телефон и так: «Уходи, Инка, немедленно с этого поганого места! Вообще плюнь на свой диплом экономиста и иди хоть в библиотеку, отдохни среди книг! Где нет этих треклятых процентовок!»
– А она?
– Ни в какую: «Лиль! Ты что? Заодно с мерзавцами? Сдаться, значит? Но там-то, на крыше, победила все-таки я!»
Небо усмехнулось. И с этого момента оно расспрашивало меня с тем немного фальшивым, кротким заискиванием, с каким психиатры беседуют со вновь обретенным полоумным:
– Вы, Лилечка, до такой уж степени были ослеплены горбачевской «перестройкой»? И совсем-совсем не, так сказать, предугадывали, что шкурники с верхов кровно заинтересованы в развале страны? Заодно с мародерами – швондеровичами?
– Нет. Казалось, что против народа они все-таки бессильны. И что их, подлецов, не так уж много.
– Понимаю, понимаю... И потому, в азарте борьбы за справедливость для всех и самых, так сказать, «маленьких» людей-людишек вы в своем ослеплении не разглядели, что совсем уже поблизости маячит этот самый горький горшочек с пеплом? Верно? И не предприняли...
– Не совсем. Предприняла. Ничего Инке не сказала. Чтоб не остановила. Прямиком к партсекретарю Торгово-Промышленной палаты.
– О! С туза! И первое впечатление?
– Отменное. Встал из-за полированного стола, протянул руку, мягко, но энергично сжал мою. И попросил сесть. Крупный, плечистый мужик лет сорока пяти, ни сединки в черных кудреватых волосах. И сидит хорошо – без напряга в стане, чуток обмякши. Выбрит, как говорится, до мозоли на подбородке. Губы сочные, яркие. Еще что? Глаза карие, ясные и брови не из захудалых – густые, враскидку. И пахнет хорошо – одеколоном первой свежести.
– То есть нисколько не насторожился? Ни намека, так сказать, на самый крошечный испуг?
– В том-то все и дело! И чудо! Встретил меня прямо как родную и даже долгожданную! А слушал как! Словно и нет у него никаких других дел на сегодня как только дать мне полную волю. Само собой, я обнаглела и подробненько рассказала, как мою Инку травят в отделе капстроительства, как ее пробуют согнуть в дугу, чтоб она врала государству заодно с другими и влегкую подписывала фальшивые процентовки. И про то влепила, раз уж он такой благодарный, уникальный слушатель, как в этом самом отделе приживаются только услужливые во всех отношениях бабенки и какая тут заматерелая круговая порука с расчетом на собственную выгоду и никакого почтения в итоге к государственному интересу, хотя, казалось бы, идет перестройка, нас всех призывают к борьбе против показухи, воровства, демагогии и тэдэ и тэпэ.
– Ни разу не перебил? – спросило Небо кротким, почти умильным голосом все того же любознательного психиатра.
– Ни разу. Но когда, наконец, смолкла, погладил обеими ладонями свой лакированный стол и посмотрел на меня с особой, улыбчивой симпатией. И я чуть не улыбнулась ему в ответ. После первой же его неспешной, баритонально рокочущей фразы:
– Лилия Ивановна, как хорошо, что вы ко мне пришли.
– Обрадовалась?
– Еще б! Но дальше-то, дальше совсем расчудесное! Я ждала ну хоть микроскопического удивления, хоть капелюшечного несогласия с моей уничижительной оценкой целого коллектива! Ну хоть какого-то проблеска обычного в такой ситуации раздражения, мол, давайте не будем чересчур обобщать, грязнить целый трудовой конгломерат. Ну и все такое прочее. А он, глядя на меня все так же чуток улыбчиво, без заминки отзывается: «Вы правы, абсолютно правы, увы, увы, народишко «химичит» и там, и тут, забота об общем деле подменяется корыстью, начальство зачастую только приветствует обман государства, а, стало быть, благоволит к тем, кто участвует в этом обмане. Что логично: от начальства ты в полной зависимости. Захочет – даст квартиру, не захочет – не даст. То же и с путевками и прочим. Торжествует, и давненько, и почти повсеместно, круговая порука вельмож и челяди. Мы катимся... Торжествует «самый страшный внутренний враг», цитирую Ленина, - бюрократия, ее шкурный интерес. Приписки, очковтирательство, орущие «группы скандирования» на съездах, болтовня с самых высоких трибун, раздражающая людей... Масса чиновных приспособленцев в креслах – это путь к катастрофе. Ну да что я вам говорю, вы не хуже моего знаете положение вещей. Между прочим, по образованию я тоже журналист».