Газета "Своими Именами" №37 от 10.09.2013
Шрифт:
И это ещё не предел литературной дремучести Вашего персонажа, полюбуйтесь еще: «Достоевский начал выходить только после смерти Сталина». Подобную чушь нёс и за что-то уважаемый Вами Солженицын. Ведь от их чтения и сам можешь свихнуться: один - Нобелевский лауреат, другой - президент ПЕН-центра, и печатается это в «Литературной газете»! А Достоевского издавали в Советское время бесконечно: от 23-томного собрания сочинений в первые годы до 30-томного в 70-80-е. А бесчисленные инсценировки и экранизации его произведений: «Бедные люди», «Дядюшкин сон», «Братья Карамазовы», «Идиот», «Преступление и наказание», «Подросток»... А памятник писателю, поставленный на Цветном бульваре ещё в 1921
Между прочим, Достоевского не любили многие большие писатели от Тургенева до Бунина, даже до Набокова. А Чайковский писал: «Достоевский гениальный, но антипатичный писатель. Чем больше читаю, тем больше он тяготит меня». Не любил его и В.И. Ленин, но, будучи главой правительства, пожалуй, мог бы, но не давал воли своей неприязни, т.е. не препятствовал ни изданию произведений писателя, ни сооружению памятника ему, ни созданию музея.
Такую же околёсицу несёт Битов и об атмосфере советской эпохи: «Мы были запуганы, мы жили в страхе». Так жили не «мы», а только те, кто ненавидел Советскую власть и народ, который эту власть поддерживал и уважал. Так жил, например, критик Сарнов, в компашке которого антисоветчина и русофобия простирались от клеветы на Шолохова до глумления над родиной, которую они именовали... не решаюсь даже сказать как.
А уж это, я уверен, Вы, Георгий Александрович, ни от кого раньше не слышали: «Зачем было русским захватывать такое огромное количество земли? Эти пространства для всего мира нужны». Впрочем, может быть, я ошибаюсь, могли Вы слышать:то же самое говорили мадам Олбрайт и святой поэт Окуджава:
Меня удручают пространства страны проживания...
Я тогда посоветовал ему перебазироваться в портативную Грузию, на родину отца, или в малогабаритную Армению, откуда матушка. Не послушал доброго совета.
И вот явив нам во всём ослепительном блеске своё персональное хамство и духовное убожество, бескультурье и раболепство перед Западом, безграмотность не только души, Битов заявляет: «Хамство и растление у нас продолжается с 17 года... Мы пожинаем сейчас плоды сталинской политики: некультурность, раболепство, безграмотность души».
Моя статья, в которой я всё это высказал юбиляру Битову, была озаглавлена «Закусывать надо».
Право, убрали бы Вы и этого свистуна из своей книги. Тираж повысился бы.
С удивлением я прочитал и о том, как в конце 70-х годов со своими друзьями-однокурсниками по учёбе на сценарном факультете Института кинематографии (ВГИК) Вы занимались спиритизмом, как вызывали духи Сократа, Наполеона, Гоголя, Сталина и душевно беседовали с ними о всякой всячине. Так, дух Наполеона вы спросили, с кем гуляет допоздна ваш приятель Александр Рогожкин. И дух императора ответствовал вам: «С второкурсницей Катей». И это был ответ «в самую точку». Дух Сталина на вопрос, кто будет править страной, ответил, что Горбачев. А кто это, вы не знали и во всем институте - тоже.
Тут две загадки. Во-первых, с ноября 1978 года Горбачёв был секретарём ЦК, а в 1979-м он уже кандидат в члены Политбюро. И трудно представить, что никто из вашей любознательной компании, никто даже во всём столичном гуманитарном институте не знал его. Во-вторых, если не знали, то что вам стоило навести справки о нём, допустим, у духа Гоголя?
В связи с этим рассказом нельзя не вспомнить, что спиритизм, или «столоверчение», за сто лет до вас было очень распространено среди интеллигенции не только в России, но и в Западной Европе, даже в Америке. Лев Толстой упоминал об этом и в «Анне Карениной», и в «Воскресении», а позже написал комедию «Плоды просвещения», которая в 1891
Потом молодой священник о. Владимир, к которому вы обратились, сказал вам, что вы общались, конечно же, не с Гоголем и Сталиным, а с нечистой силой, «с самыми настоящими бесами, демонами». Так что ж, и нечистая сила может верно предсказывать? Предсказала же она вам Горбачёва. А, может быть, всё-таки дело совсем в другом?..
Известный литературовед М.С. Альтман, высоко ценивший комедию Толстого, привел такой сюжет из воспоминаний знаменитого анархиста князя П.А. Кропоткина, относящийся ко времени ещё крепостного права: «Знаешь, - сказал мне однажды отец, - наша мать являлась ко мне после смерти... Дремлю я раз поздно ночью в кресле, вдруг она входит вся в белом с горящими глазами... Когда она умирала, взяла с меня обещание дать вольную её горничной Маше. Целый год я не мог исполнить обещания. Ну, вот твоя мать явилась и говорит: «Ты обещал дать вольную Маше. Неужели забыл?» Я был поражен. Вскакиваю с кресла, а она исчезла. На другой день я отслужил панихиду на могиле и сейчас же отпустил Машу на волю.
Когда отец умер,- продолжал Петр Александрович,- Маша пришла на похороны, и я заговорил с ней. Она была замужем и очень счастлива. Брат Александр шутливо передал Маше рассказ отца.
– Это было уж очень давно, так что я могу сказать вам правду, - ответила Маша.
– Вижу я, что князь забыл о своём обещании; тогда я оделась в белое, как ваша матушка, и напомнила князю о его обещании» (Цит. по А. Зверев и В. Туниманов. «Лев Толстой». М., 2007, с.742).
Так вот, Георгий Александрович, не играл ли кто-то в вашей весёлой компании роль этой Маши, не бурчал ли он вам ответы на ваши вопросы духам Сократа и Гоголя, Наполеона и Сталина? Я подозреваю, что дело именно так и было. И кто такой Горбачев для него вовсе не было секретом. Подумайте, припомните, как всё было.
Раз уж я завел выше речь о писателях, то о них, но гораздо более значительных, чем Окуджава да Битов, и продолжу. В самом начале книги Вы называете верующими несколько всемирно знаменитых писателей. Надо полагать, это для Вас не рядовые верующие, а, так сказать, некие несомненные образцы набожности, поелику они выбраны не кем-нибудь, а священнослужителем, и притом из великого множества. Вы назвали Гёте, Пушкина и Льва Толстого. Великие имена! Однако есть тут некоторые нюансы.
Как известно, Гёте признавал Христа, но решительно отвергал многие церковные обряды и атрибуты. Он говорил Эккерману: «Если меня спросят, способен ли я по своей природе благоговейно преклоняться перед Христом, я отвечу: несомненно. Я преклоняюсь перед ним, как перед Божественным откровением высшего принципа нравственности. Если спросят, способен ли я по природе своей поклоняться солнцу, я тоже отвечу: несомненно. Ибо и оно - откровение наивысшего, самое могучее из всех явленных землеродным. Я поклоняюсь в нём свету и творящей силе Господа, которая одна дарит нас жизнью, и заодно с нами – всех зверей и все растения. Но если меня спросят, готов ли я преклонить колена перед костью апостола Петра или Павла, я отвечу: пощадите меня, весь этот абсурд для меня нестерпим!..