Газета Завтра 273 (8 1999)
Шрифт:
Христос воздел худые руки к вершинам священных деревьев и, глядя на спящих учеников, многие из которых видели себя во сне королями, мудрецами, пророками, Христос — окровавленный, разбитый, страдающий — вдруг возгласил: "Друзья мои, знаете ли вы новость? Я коснулся челом своим вечного свода. Братья, я обманул вас: бездна, бездна, бездна! Бог пренебрег жертвенником, где я был жертвой…Бога нет! Бога нет более!" Но ученики спали.
Он повторил: "Всё мертво! Я пересек миры,
Я потерялся в этих млечных путях,
Жизнь в их плодородных венах
Струит золотым песком и серебряными волнами.
Повсюду пустыни, взбаламученные вихрями,
Беспокойные океаны, истерзанные турбуленциями,
Сферы, блуждающие в порывах ураганов,
Но никакой дух не существует в этих бесконечностях.
Я искал глаз Бога и видел только орбиту
Бездонную и черную. Там обитала ночь и
Постоянно густея, едва мерцала миру.
Странная радуга окружала этот зловещий провал,
Стены древнего хаоса, где небытие только тень,
Спираль, пожирающая Миры и Дни!
Сколь резко отличается жестокое и категоричное видение Нерваля от образа Божьего глаза, частого на гравюрах барокко, глаза миндалевидного, совершенного в своей красоте и доброте, в ином случае, спокойного. Панорама Христа беспощадна. Даже ученые допускают какую-то форму жизни в каком-то, пусть весьма отдаленном, уголке вселенной. В конце пятого сонета император спрашивает у Юпитера Аммона: "Какой новый бог установил землю? И если не бог, то по крайней мере демон? Оракул отвечает: "Единственный, кто может объяснить эту тайну — тот, кто дал душу детям праха". Неизвестный бог? Нерваль верил в неизвестного бога, считая, что это разумный ответ на мучительный вопрос, но верил также в бессмысленность подобного вопроса. С тем же успехом можно поверить в оживленность абсолютно всего, что Нерваль и делает в последнем сонете "Химер" — в "Золотых стихах Пифагора". Никто ничего не знает об авторстве Пифагора, оно более чем сомнительно. Существуют только фрагменты,так названные, ибо общая античная мысль выражена в них предельно ясно и сжато. Сонет Нерваля начинается так:
Свободно думающий человек! Ты полагаешь быть одним мыслителем
В этом мире, где жизнь сияет в каждой вещи?
Силы, тебе подвластные, дают тебе свободу,
Но все твои советы бесполезны вселенной.
Далее Нерваль рассуждает: уважай в каждом звере деятельный дух; учти, в каждом цветке таится душа природы: в каждом металле скрыта мистерия любви: всё чувствует и всё влияет на тебя. Даже из щели слепой стены на тебя косится недоверчивый взгляд. Не пытайся любой ценой подчинить себе каждый предмет. Последние строки поражают красотой образа:
Часто в невзрачном существе живет таинственный бог,
И как рождающийся глаз затянут пленкой своих век,
Чистый дух прорастает сквозь скорлупу камня.
Михаил Лавровский: «УВАЖАТЬ СВОИ ИСТОКИ»
Не так давно, в кулуарах Большого театра, я встретилась с Михаилом Леонидовичем Лавровским. Его статус: народный артист СССР, лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР, обладатель приза Вацлава Нижинского Парижской академии танца. Лавровский выходил на сцену принцем, романтическим героем, его танец, как сталью, резонировал доблестью. Да он и не мог себя не чувствовать "принцем", "принцем крови". Его отец — Леонид Михайлович Лавровский — выдающийся советский хореограф, почти двадцать лет работал главным балетмейстером Большого театра. Его мать — Елена Георгиевна Чикваидзе — балерина Большого театра. Помню, в начале 90-х, Михаил Леонидович пригласил меня на обед. Была квартира в знаменитом доме на улице Неждановой, была жива мама Михаила Леонидовича, и она с небывалой щедростью накрыла стол. Яства, вина, фрукты, десерт... Были гости, много гостей. Члены жюри прошедшего балетного конкурса, гости из Милана, артисты театра Ла Скала. И если блюда стола источали ароматы Грузии, то от разговоров за столом шел аромат искусства, перенасыщенный его раствор. Уже было понятно, что Большой балет дал трещину, уже ощущали зыбкость под ногами — остров Большого театра начинал откалываться, но и в голову не приходило, что всё так бездарно завершится. После долгих пере-звонков и передоговренностей мы с Михаилом Леонидовичем встретились, наконец. Сидели в кафе, пили кофе.
"ЗАВТРА". Михаил Леонидович, творческая карьера ваших родителей начиналась в 30-е годы. Какими вы видите сегодня, может быть, через призму родителей, эти 30-е годы?
Михаил ЛАВРОВСКИЙ. Я думаю, что 30-е годы были годами поиска большой духовности. Такие события, как революция, гражданская война, проведение индустриализации в стране, требовали героев, личностей, требовали больших страстей и страстного искусства. И балет тогда был не просто балетом, а мощным театрально-пластическим музыкальным действием. Потому-то и были тогда на сцене и Шекспир, и Пушкин. Было значительное, волнующее искусство.
"ЗАВТРА". После гастролей 56-го года балет Большого театра назвали "Большим балетом", его небывалый рассвет пришелся на 60-70-е годы. Не связан ли этот успех с государственным пиаром? Большой театр посещали тогда первые лица государства, визиты высоких гостей начинались с посещения Большого театра.
М.Л. Я не политик. Но я думаю, что тогда была продуманная политика действующей системы. По-моему, умная. Тогда понимали, что кроме мощнейшей армии и флота, кроме квалифицированных врачей, учителей должно быть и искусство. Если не будет вдохновенного искусства, народ будет погибать.
"ЗАВТРА". Что и происходит сегодня.
М.Л. Вы знаете, я видел репортаж по телевизору. Молодых людей спрашивали на улице, кто такой Гагарин. И они не знали, не могли ответить. Неужели мы к этому пришли? Не знать имени человека, кто составляет славу, честь страны…
"ЗАВТРА". Но мы вернемся с Вами к балету. Михаил Леонидович, чем был, на ваш взгляд, балет в ваше время? Что отличало его от западного балета? Я продолжаю думать, что наш балет был, как сегодня принято говорить, асимметричным ответом искусству Запада и его пропаганде.