Газета Завтра 280 (15 1999)
Шрифт:
И как мы попали в такое положение, ведь цены на энергоносители раз 30 повышались за годы так называемой демократической власти. Кто это запустил такой механизм? И как нам выйти из этого механизма? Давайте спросим Примакова, потому что мы много хвалим его, но практически что он сделал?..
Я повторяю, что говорить надоело. Поздравляю вас, кубанцы, с тем, что вы обрели своего настоящего лидера, который знает, что делать и чего не делать. Далеко не во всех регионах есть такие лидеры.
Николай СЕРБОВЕЛИКОВ __ IT IS MY BUSINESS (Трагифарс)
Нынче все заняты “серебряным веком”.
Но кроме “серебряного”, был и “золотой”: наш Большой стиль XIX века. (Впрочем, он был и в XVIII, и в ХХ, но XIX — расцвет.)
Про литературу XIX века считается, что мы прошли ее в школе, а теперь можем и забыть.
Но традиции XIX вовсе не исчерпаны, мало того, они порою и более жизненны, чем все позднейшие.
В частности, не исчерпал себя “монологический” разговорный стиль той поэзии прошлого, какой она предстала в произведениях классики, сочетающих в себе свободу и прозу жизни, пластичность характеров и особую сниженность изложения. Самые острые образцы этого стиля дает Барков, коего великолепно знал Пушкин, о чем обычно умалчивают. “Граф Нулин”, “Домик в Коломне” самого Пушкина, “Тамбовская казначейша” и “Сашка” Лермонтова... Да что там, и в самом “Онегине” мы порой чувствуем ту же интонацию.
Современный наш автор Н. Сербовеликов хочет возродить эту линию.
Видимо, его привлекает возможность сочетать в стихах драматизм и “низовое начало”, которого сейчас так много в жизни, со свободой и легкостью тона, принадлежащего большой, а не малой традиции...
Почему нет?
Вл. ГУСЕВ
Я умер снова и опять воскрес...
Духовной жаждой я томился...
И шестисотый “мерседес”
на перепутье мне явился...
ПРОЛОГ
Здесь, в центре композиции живой,
опять Милов, знакомый давний мой,
что продолжает эту галерею,
перед которой я всегда балдею...
Расстаться с ним теперь не в силах я.
Об этом дальше речь пойдет моя.
Знач так, родился он в провинции глубокой,
однако же давно в Москве живет,
тоскует здесь о родине жестоко,
особенно, когда запьет.
Милов с искусством навсегда расстался,
но никогда не сожалел о том,
хоть мысленно к нему и возвращался
(см. повесть “Вилково” о нем).
Он утвердился, говоря не строго,
в том, что в душе пошел не дальше многих
иль в миропониманье превзошел,
и в том себя, пожалуй что, нашел.
В нем было все: презрение к страданью
и равнодушье к тайне мирозданья,
отсюда отношенье ко всему,
что б на пути ни встретилось ему
Он был, понятно, не Иисус Христос,
не потому, что духом не возрос
до пониманья высшего порядка,
но не годился страстотерпцем быть,
хоть жизнь его, увы, была не сладкой;
и для себя не находил примера,
где б сочетались истина и вера,
Вместо того, чтоб пулю в лоб пустить,
страдая, тупо продолжал он жить.
Милов обшарил все углы вселенной
и ничего, конечно, не нашел,
и примирился с этим постепенно,
но так покоя он и не обрел.
Была невыразимой мысль одна,
что в самом мозжечке его таилась,
и до абсурда им доведена,