Газета Завтра 286 (21 1999)
Шрифт:
Дорогой о.Кирилл неожиданно затеял разговор об Андрее Тарковском и Никите Михалкове. Я еще в студенчестве занимался их творчеством, даже писал курсовые работы и потому мог кое-что рассказать батюшке: мол, люди, они, конечно, очень талантливые, но есть у них в фильмах “прелестное”, у Никиты — побольше, у Андрея — поменьше, и, конечно, художники они неправославные. Тарковского можно назвать христианским художником, но только не православным. В фильме “Жертвоприношение” для спасения мира и себя герой приносит такую жертву — прелюбодействует со своей служанкой!.. Потому что ему приснилось, будто именно это прелюбодейство нужно для спасения... Думаю, каждому православному ясно, что сон такой от лукавого... Душа Тарковского искала Бога, но, во всяком случае, в его фильмах — так и не нашла... О.Кирилл внимательно выслушал мою точку зрения, но сам высказываться не стал — может быть, когда-нибудь я узнаю, зачем ему понадобились Тарковский и Михалков, а может, и не узнаю; знаю одно — просто так батюшка ни о чем не спрашивает...
Без пятнадцати три мы въехали во двор нашей Берсеневки... Успели еще пообедать, и о.Кирилл бодро побежал на службу. Я же кое-как доплелся до своего “запорожчика”. Дома прямо в одежде прилег “на минутку” и проснулся через шесть часов, разделся и заснул до 9 часов утра. А о.Кирилл всегда живет в таком ритме, да и Галя с утра до вечера на Берсеневке рядом с батюшкой...
В храм я попал на всенощную только на другой день. После службы о.Кирилл попросил остаться желающих послушать его отчет о поездке в Борисоглеб (именно так у нас поставлено дело — сам батюшка и другие прихожане всегда отчитываются о своих поездках). Он, как обычно, сел посреди Феодосьевского придела на стул (сидя на нем, он за шесть лет преподал нам прослушанные им в Духовной Академии лекции, так что члены Берсеневской общины — тоже, можно сказать, “академики”), накинул на плечи свой старенький джемпер и повел рассказ: “Самое примечательное по дороге — это Переславль-Залесский. Четыре монастыря там было, а Екатерина упразднила их. Вот, кстати, об идеализации прошлого. В большинстве случаев зрелище печальное, храмы не реставрируются, в Никитском монастыре рухнувший главный собор так и остался после той давней бури...
В Борисоглебском монастыре больше всего мне запомнилось скромное монашеское служение в храме. Знаменное пение здесь, потому проявили огромный интерес к нашей общине по этой части. В вечернее время очень приятно в монастыре. Прогуливались с о.Иоанном. Он проявил большое гостеприимство. Талантами обладает. Недаром о.Евстафий (наместник Спасо-Яковлевского монастыря, откуда вышел о.Иоанн) сказал о нем: “Отдал самое дорогое”.
Конечно, незабываема поездка на источник Преподобного Иринарха, чтобы погрузить наши бренные тела в святую воду. Но... водичка ледяная. Кстати, здесь я еще раз убедился, что у священника, как и у крещенных, барьер есть — омыться и выйти...
Интересно, что по пути к источнику нам встретились 15 храмов! Все недействующие! В четыре мы зашли, пропели тропари. Я, конечно, был поражен, что храмы не возрождаются. Даже если по кирпичику выносить... Такая апатия, равнодушие людей потрясают... Я высказал о.Иоанну идею: поставить специального священника над этими брошенными храмами. Храм — это сердце для организма. Место без храма обречено на вымирание...
Так и стоит перед глазами озеро Неро. Огромное, как чаша. В Спасо-Яковлевском монастыре, он стоит на самом берегу озера, перекличка времен: святители Иаков (XIV век) и Димитрий Ростовский (XVIII век). Здесь доминирует архитектура типа Петербурга. Это нам чуждо. Не сочетаются в храмах монастыря иконы древнерусские и рядом XVIII века — мясистые лица ангелов, театральные позы...
Здесь строгий устав. Архимандрит Евстафий, как маятник: служба, послушания, трапеза... Хозяйство отличное. Озерцо почистили и рыбку там ловят. Братия мне понравилась, но не без искушений. Три монаха ушли (один жениться собрался, другой обокрал...). О.Евстафий старше меня всего на три года, но уже поседел от этого. Я почувствовал, что он одинок. Он попал в опалу, хотели даже изгнать его.
За трапезой здесь, пока всем не раздадут, никто не ест... (Думаю, не один я понял, что вскоре и у нас в Берсеневке будет заведено правило: пока всем не раздадут — никто есть не будет.) После трапезы у нас состоялась беседа. Меня засыпали вопросами. И порадовало, что один иеромонах спросил, как я отношусь к старообрядчеству.
Еще были мы в Ростове — в женском монастыре Рождества Богородицы. Благочинная Екатерина — постеснялись мы спросить, сколько ей лет: пятнадцать или семнадцать. Тут же во дворе живут миряне, которые ругают сестер, даже платки срывают — боятся, что их выселят, и они останутся без крыши над головой. Фрески здесь в храме замечательные, но вокруг запустение, заброшенность страшная... Оказывается, инокиня из этого монастыря стоит с ящиком для пожертвований у храма Христа Спасителя; мы пригласили ее приходить на трапезу, на ночевку к нам на Берсеневку”.
В заключение о. Кирилл поблагодарил меня и признался, что раньше он думал, что на “запорожце” можно только на огород ездить, а теперь убедился, что я прав, “запорожец” и впрямь похож на монгольскую лошадь, которая на вид неказиста, зато вынослива и надежна...
Конечно, это пролило елей на мое сердце, но, честно сказать, я ожидал от о.Кирилла большего восторга в рассказе о моем родном Борисоглебском монастыре и мечтал, что он подружится с о.Иоанном и Берсеневка наконец-то породнится с Борисоглебом, но этого, я почувствовал, не произошло... Видимо, всему свой черед, и не мне, грешному мирянину, понять его. Хотя уже весной 1999 года, с неделю назад, о.Кирилл ни с того ни с сего вдруг спросил меня: “Сергий, как песик поживает?” И я понял — батюшка помнит нашу поездку в Борисоглеб и, может быть, дай-то Бог, уже подумывает о новой...
Март-апрель 1999 г.
Петр Звягин ЧУДО О РАДУГЕ
В воскресенье 23 мая — день рождения и одновременно день мученической смерти воина Евгения Родионова, юноши, отдавшего в наше время жизнь за Христа. Этот день выдался ясным, теплым и тихим... У большого креста, поставленного на средства, собранные народом, собирались паломники.
Для москвичей путь был нелегким. Но, однако, рейсовый автобус от Подольска был заполнен богомольцами. Женщины в белых платочках, мужчины с букетами цветов в руках, дети, чисто, по-праздничному одетые. Все вышли на одной остановке. Детки, объединившись в одну пеструю стайку, кинулись в луга, и пока двигались христиане по дороге к деревне Курилово, успели набрать по букету первых полевых желтых цветов.
Кто-то сказал:
— Для Евгения не найти ничего лучше этих русских цветов.
Храм в деревне ветхий, заросший, с обломившейся колокольней. Как будто прошел здесь когда-то смерч — так выглядит этот храм. На пригорке — кладбище со старыми воротами. У ворот — две красные хоругви. На них лики: грозный — Спасителя и скорбный — Богоматери... Встречают прихожан московского Храма Николы в Пыжах, подольских богомольцев, а также суровых, простых, не старых еще людей, съехавшихся из соседних деревень.
Приехавшие заходили в храм — ставили свечки у икон, но не возжигали, писали поминальные записки. У самой могилы, усыпанной цветами, уставленной свечами, толпился люд. Православные прикладывали нательные крестики к большому благодатному кресту Евгения.
Началась панихида. Хор пел "Со святыми упокой..." в тишине. Только птицы щебетали да мычали вдали коровы. Ветер не задувал, но колебал пламя тонких церковных свечек.
Под конец службы пошел теплый солнечный дождь, стал кропить всех с неба теплой влагой. Народ возрадовался, закрестился на небо.