Газета Завтра 294 (29 1999)
Шрифт:
Но вот и Гитлер был, конечно, выдающимся политиком (что признавал и Сталин). Главное для нас, не политиков, а обычных людей — какие цели ставит себе политический деятель. Сталин же был политиком выдающимся, но не нашим, не русским (я здесь совсем не имею в виду его национальность). Целью его жизни было создание все большего социалистического государства на основах все более социалистических. Для этого он, вероятно, сделал больше, чем кто-либо другой. А русский народ использовал при этом как средство.
ОТКУДА ЖЕ ВОЗНИК ОБРАЗ СТАЛИНА — русского патриотического вождя, столь мало согласующийся с его действиями? Из всех публикаций чувствуется, что он обращен не к прошлому, а к будущему. Это образ того вождя, о явлении которого мечтают. Пишут: "Новый Сталин нужен России", "Сталин грядет"...
Драматизм ситуации заключается не в том, что был создан образ Сталина, не соответствующий истории: какой-то искусственно созданный образ мог бы играть мобилизующую роль. Гораздо важнее, что появление такого деятеля, которого ждут и рисуют в образе Сталина, — сейчас совершенно невозможно. Сталин мог проявить себя, только опираясь на партию того времени, поняв лучше других ее стимулы и возможности. Это были сотни тысяч отчаянных, волевых, диктаторски настроенных людей, готовых на жертвы и объединенных общим мировоззрением. Это были те, про кого Сталин говорил, что у 99 из 100 одна программа — "бить кулака!"
Вот их дух (речь Рыкова на XV съезде): "Товарищи! Тов. Каменев окончил свою речь тем, что он не отделяет себя от тех оппозиционеров, которые сидят теперь в тюрьме. Я должен начать свою речь с того, что не отделяю себя от тех революционеров, которые некоторых оппозиционеров за их антипартийные и антисоветские действия посадили в тюрьму". (Бурные продолжительные аплодисменты. Крики "ура". Делегаты встают.) Ободренный Рыков накаляет тон: "...по "обстановке", которую оппозиция пыталась создать, судят очень мало. Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем придется в ближайшее время несколько увеличить". Это в свою очередь приводит зал в еще больший восторг: бурные и продолжительные аплодисменты, крики "ура", делегаты стоя приветствуют т. Рыкова, поют "Интернационал". Нам уже этих людей не понять: уж песни-то зачем петь по поводу того, что кого-то собираются посадить в тюрьму? Теперь такого слоя нет. Есть безжалостные и отчаянные люди — уголовники. Но их как слой в принципе объединить невозможно — они никогда не вылезут из своих "разборок". А без такого слоя никакой новый Сталин невозможен — он и был лишь продуктом их коллективной воли.
Часто обсуждают вопрос — был ли Сталин жесток, любил ли своих детей и т. д. Сталин, видимо, не присутствовал при казнях и пытках, как, например, Петр I. Но если верен рассказ о том, что Паукер, чтобы потешить Сталина, изображал перед ним, как Зиновьева вели на расстрел, то это свидетельствует об очень своеобразной психике. Да разве от этого что-то зависит? Гитлер был вегетарианцем, не пил алкоголя и любил свою собаку — многое ли это меняет? (Впрочем, не могу удержаться, чтобы не высказать свое мнение по этому, хоть и второстепенному вопросу. Тонкое наблюдение принадлежит В. В. Кожинову: что русские иначе оценивают свою историю, чем Запад — мы чувствительнее к совершенным жестокостям. Например, русские относятся к своей революции, как к страшному, братоубийственному кровопролитию, а французы празднуют юбилей своей, устраивают парады и приемы. Иван Грозный был современником Генриха VIII, казнившего не меньше людей. Но в английской истории Генрих VIII остался "колоритной личностью", а в русской Иван Грозный — злодеем. Однако мы русскими так до сих пор и остались. Может быть, в английской истории Сталин сохранился бы как "колоритная личность", а в русской памяти, думаю, останется злодеем.)
Весь новейший всплеск симпатий к Сталину имеет еще один печальный аспект. Это ожидание сурового, даже жестокого вождя, который нас спасет от надвигающейся гибели. При этом наши собственные усилия становятся излишними, ненужными. Одна статья так описывает роль Сталина: он выдирал русский народ "из гнилого омерзительного бытия, как выдергивают из болота тонущего — за волосы. Тот, кого спасают, кричит, захлебывается, проклинает спасителя". Тем самым нам внушается психология пассивности, устранения от простых собственных решений — от того, что сейчас нужнее всего. (Сам собой при этом возникает и взгляд на русскую историю как "омерзительное бытие".) А кандидатов на роль вождя-спасителя, "сильных личностей" (оплачиваемых банкирами) — широкий выбор. Сейчас их время.
Кризис, переживаемый нашим народом, не может не порождать болезненных духовных явлений. Таковы, например, в нашем глубоком падении — мечтания о том, что наша экономика сама собой "оздоровится", что нам помогут западные инвестиции или Международный валютный фонд... В том же ряду — и мечты о вожде, который нас спасет одной своей силой, без наших усилий. Это единая тенденция: в момент смертельной опасности, вместо того чтобы собрать последние силы для борьбы с ней, — отдаться успокаивающей, расслабляющей мечте. Конечно, в каждом движении вождь нужен, но он порождается самим движением. Возникает активный, жертвенный, борющийся за Россию слой, тогда-то и появится его вождь. Но не в обратном порядке!..
И ПО ДРУГОЙ, даже более важной причине обращение к истории актуально и злободневно. Ведь по-прежнему и коммунистическая, и русская национальная идея действуют в нашей жизни. Лозунги коммунизма сейчас привлекательны, как давно не были, благодаря тому падению всей жизни, которое совершилось после разрушения коммунистического строя, то есть стараниями не столько современных коммунистов, сколько их противников. Все то, что было достигнуто — бесплатное образование, бесплатная медицина, дешевые квартиры и лекарства, издания Пушкина миллионными тиражами (и по всем доступным ценам), а под конец даже и Достоевского, — все это представляется сейчас каким-то сказочным идеалом. И кажется естественным связывать это с осуществлением или, по крайней мере, влиянием коммунистических принципов. "После этого — не значит в следствии этого", говорит латинская пословица. Но, может быть, здесь мы имеем исключение — наш развал жизни является именно следствием того, что распался коммунистический строй, а не того, какие силы и как это осуществили. В такой мысли поддерживают и представители правящего сейчас слоя — средства информации, политики и оплачивающие их банкиры, постоянно заявляя, что именно "коммунисты" являются их главными противниками. Не приемлющие совершившийся распад жизни, естественно, отшатываются от его "архитекторов" к тем, кто представляется их противоположностью. И логика эта не связана лишь с озлобленными стариками, не умеющими "играть по новым правилам", как стараются представить средства информации. Она будет действовать и дальше, захватывая новые поколения. Поэтому то, как будут восприниматься симпатии к коммунизму и национальное русское сознание, — вопрос не только настоящего, но и нашего будущего.
Этот вопрос представляется мне следующим образом. Человеческое общество существует лишь благодаря тому, что оно создало язык. Но язык состоит не только из отдельных слов: иногда целые идеологические системы, научные теории, художественные произведения играют роль "слов" — имеют целью передать одно определенное чувство, одну мысль. И когда люди голосуют за коммунистическую партию, ходят на коммунистические демонстрации, употребляют термины или символы из эпохи коммунистического строя — это тоже язык, который следует понять. То есть надо понять, что они этим хотят выразить.
Мне кажется, что для большинства из 30 миллионов, голосующих за коммунистов или участвующих в коммунистических демонстрациях, — это наиболее привычный для них способ выразить свою верность стране, народу, исторической традиции России. Для них красный флаг — совсем не символ мировой революции, а знамя, под которым их отцы или они сами воевали. Ленин для них символизирует не идею "поражения своего правительства в войне", а государства, в котором они прожили всю жизнь. Сталин — не коллективизацию, а выигранную войну. То есть это как раз большая часть тех, кто отказывается принять то "главное, на чем стоит режим" (как это приведено в начале работы в формулировке С. Г. Кара-Мурзы): "жить малыми радостями, когда народ умирает".
Но тогда возникает вопрос: почему же этот большой слой, группирующийся вокруг организованной партии, имеет такое слабое влияние на реальную жизнь? Неужели противники настолько умнее? Мне кажется, ответ в том, что, кроме того понимания нынешнего "коммунистического языка", которое было выше приведено, существует еще и другое — и это "разночтение" лишает силы все движение. О каком-то не выговоренном разногласии свидетельствует хотя бы такая деталь: в программе КПРФ утверждается, что партия основывается на "идеологии марксизма-ленинзма", а портретов Маркса на коммунистических демонстрациях нет, как ветром сдуло. Не думаю, что большинство демонстрантов знает о странной, нутряной ненависти Маркса к русским (например, "не в суровом героизме норманской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва, и современная Россия является не чем иным, как преобразованной Московией"), видимо, просто ощущается какая-то несовместимость.