Газета Завтра 294 (29 1999)

Газета

Ничего подобного! Все к месту. Все ко времени.

Преимущество мое в одном: в абсолютной свободе собою.

В моем личном подчинении находился мой разум.

Моя внешне поверженная человеческая сущность, которая зовется душою, пока еще (слава Богу) довлела над моими эмоциями, над мозгами. Сердце и голова были в моем распоряжении.

Эта невообразимая позорная ночь станет моим звездным часом.

Эта нечеловеческая ночь вернет мне самого меня!

Возвратит мне — меня...

Меня, привыкшего прикидываться околопослушным столичным обывателем. Обывателем, давно растерявшим почти все свои более или менее приглядные черты русского интеллигента.

Интеллигента в третьем поколении.

Интеллигента, прежде всего по мироощущению, мировосприятию, по способу существования...

Интеллигента, служащего нынче не за идею, но добывающего приличные наличные “престижной” службой в элитарном частном банке с характерным новомодным прозвищем “Русская бездна”...

Я, нынешний интеллигент, с элитарным образованием и обширными элитарными познаниями в элитарной области...

Я, примерный рядовой служака, в качестве охранника-оператора отбывающего (сутки — два дня отсыпа) смену внутри основного подземного бункера — хранилища частных сокровищ: валюты, драгоценностей, слитков золота, ценных бумаг.

Я — добровольный сторож невидимых мною, а впрочем, и невиданных сказочных частных сокровищ, неизвестно откуда взявшихся, — из ничего...

Разумеется, вещественные эквиваленты этих сокровищ всем, и мне в том числе, доподлинно известны и знакомы: недра, земля, строение, людские ресурсы — мозги и руки — при недавней советской власти как бы ничьи, как бы государственные, как бы всеобщие — принадлежащие всему тихо одураченному, тихо спивающемуся, тихо деградирующему народонаселению, мыкающемуся и скверно оседлому (за исключением малой, в основном околичной русскоязычной части) на необъятных, неохватных цивилизаторским чужезападным завидующим оком имперских русских просторах.

Я вроде добросовестного, профессионально натасканного пса сторожу экспроприированное имперское добришко.

Сторожу уже вторую осень, старательно отрабатывая достаточно калорийную миску похлебки. О моем теперешнем хлебном месте осведомлены два существа: бывшая жена и Фараон, который до сих пор весьма негативно воспринимает мои (всегда неожиданные, а следовательно, подлые) отлучки на целые сутки.

Да, мне стыдно и обидно за себя, что меня (пусть и бывшего интеллектуального труженика), русского интеллигента, запросто можно унизить, говоря ихним новорусским сленгом — наехать, уничтожая словесно, уничтожая пакостными действами...

Замерший, замерзший, внешне окаменевший, я не воспринимал с той недавней (еще минуту назад) лютой яростью небрежно скользящую, упружистую, запашистую струю, удовлетворенно покрякивающего “мальчика”. Мальчика на побегушках...

Эта поливочная процедура дала совершенно нежданные для пришельцев всходы...

Я окончательно созрел для ответного непредусмотренного боевого действия.

Я готов был преступить известную заповедь Иисуса Христа...

О соответствующей статье Уголовного кодекса вообще не вспомнил.

До последней минуты я прибывал в некой перманентной амнезии.

Мне точно некий добрый чудесник открыл глаза после недоброго прерывистого сна-забытья.

Я со всеми зрительными и обонятельными подробностями вспомнил чрезвычайно важное, поистине бесценное...

Господи! — только бы это не сон...

У меня должна — должна! — быть эта игрушка. Игрушка системы “наган”.

Я почти добрался (пока мысленно) до заветного схрона — тайник между стеной и кроватью.

Там к матрасу должна быть приторочена облезлая вохровская кобура с не менее старинным стрелковым оружием — наганом с полностью укомплектованным боевыми патронами потертым барабаном.

Собственником этого грозного вооружения я стал недавно. При весьма мистической и вместе с тем рядовой ситуации.

ОДНАЖДЫ днем, услышав дверной звонок, я подошел к порогу и, не удостоверившись в глазок, кто же звонит, тотчас отомкнул замок и распахнул дверь. И — оторопел... Именно оторопел, впав в некий непредумышленный ступор. Не испытывая при этом ни малейшего волнительного беспокойства. Хотя бы следовало образоваться вполне понятному обывательскому страху.

По ту сторону порога находился видавший виды, обрюзгший, заросший обширной “кучерской” бородищей субъект неопределенного возраста и занятий. Правда, насчет незанятости я некоторым образом погрешил. Правая землистого колера рука субъекта полностью занята некой штуковиной.

Черный зрачок этой подержанной металлической штуковины мелко дрожал, вперившись в область моего мирного задрапированного тельняшкой живота. Самое примечательное, что никаких дразнящих признаков ужаса за целостность своей бесценной холостяцкой жизни я не испытывал. Так, обыкновенное ленивое недоумение обывателя, потревоженного, так сказать, с какой-то стати.

— Вы, собственно, к кому? — с вежливой терпеливой миной поинтересовался я, полагая, что грабить или убивать меня нет никакой пользы.

— Бога ради!.. Здравствуйте! — ответствовал, довольно приятным, слегка надтреснутым тенором незнакомец, тараща унизанные кровяными прожилками глаза, один из которых вперился в собственную продавленную переносицу.

— Здравствуйте, коль не шутите. Вам собственно...

— Бога ради, простите за вторжение!