Газета Завтра 299 (34 1999)
Шрифт:
Но что делать, если не только критики, но и сам Вампилов "мерил его на свой аршин", вложил в этого героя свою душу, свои сомнения, свой кризис? Конечно, можно было на сцене ставить на таких, как Сарафанов, Ирина, Валентина, но в реальной жизни Вампилов чувствовал нарастание уныния, лжи, безверия. "Людей без мировоззрения надо сажать в тюрьму",— писал драматург, но и в коллегах-писателях чувствовал нарастающую пустоту: "Белла Ахмадулина... прекрасно одетая, красивая в самом деле. Пьет, видимо, по распущенности. Скорбей у нее быть не должно".
Правильно сказано, что Зилов — это боль Вампилова. Это его собственная реакция на общество. По существу, Зилов из "Утиной охоты" и Веничка из ерофеевской поэмы "Москва-Петушки" — первые сигналы чутких талантливых писателей на тотальный кризис общества. Позже появились маканинские герои на обочине, "Луковое поле" Анатолия Кима, братья Ланины у Личутина. Даже "последний солдат империи" Александр Проханов, чувствуя, что его героям нет места в позднебрежневской России, посылал их в "горячие точки" планеты, где можно было найти некую осмысленность действий. В России же царил "Гамлет без шпаги".
Если деревенская проза старалась уловить последнее дыхание уходящей крестьянской Атлантиды, описывала умирающий лад русского традиционного общества, фиксировала былую Россию без особой надежды на ее выживание; если "исповедальная проза" и "эстрадная поэзия", как бы мы ее сейчас ни клеймили, но в лучших образцах стремилась обрести новую советскую идею, исходя из концепции неоленинизма, романтизации 20-х годов и реставрации "очищенного марксизма", то поколение детей 1937 года первым, за 20 лет до горбачевско-ельцинской перестройки, зафиксировало кризис общества, кризис идеологии, кризис государства.
Красная идея, выстроенная на атеизме и антитрадиционализме, после пятидесяти лет энтузиазма, высшим пиком которого была Великая Победа в 1945 году, по инерции дотянувшая до полета Гагарина и последних великих строек, не получила подлинного творческого развития в брежневское лживое застойное время. Народ впал в безверие. Все это не могло не кончиться дрожащими руками Янаева и тотальной капитуляцией партийного аппарата в августе 1991 года.
"Утиную охоту" с подлинным героем своего времени Зиловым просто замолчали. Пьеса была направлена не только против застойного аппарата, но и против "Большевиков" Шатрова, против "Заседания парткома" Гельмана, против всей фальши мнимого благополучия и мнимых дискуссий. Зилов своим появлением напугал всех. Это было зеркало общества, в которое никто не хотел смотреть.
Кстати, одна из особенностей всех пьес Вампилова — смешение жанров. Скорее по законам прозы, как в жизни, он смешивал и водевиль, и драму, и анекдот, и трагедию, и фарс, и комедию. Режиссерам поневоле приходилось во имя чистоты жанра вытягивать что-то одно. Вытягивали самое легкое — водевиль и анекдот. Лишь позже, после смерти, Олег Ефремов и Аркадий Кац попробовали показать саморазрушение человека — талантливого, изначально совестливого.
Для Ефремова это была самая искренняя и самая мучительная попытка показать кризис и слом всего шестидесятничества. Недаром роль Зилова стала одной из лучших актерских работ этого запутавшегося и сломленного мастера. Для меня так уже и остался навсегда Олег Ефремов — осуществившимся Зиловым. И когда в финале пьесы Виктор Зилов после неудачной попытки самоубийства, после раскаяния и понимания своей несостоятельности, после очищения и прозрения видит, что другим-то уже быть не может, что ему никуда не уйти, не вытянуть себя из гнилого болота, он уже без всякой позы звонит официанту, предтече "нового русского", и предлагает ему окончательный союз. Выбор сделан. Счастливого конца не получилось. А ведь даже самоубийство было бы для пьесы счастливым концом. Нет, сломавшиеся идеалисты идут на союз с "новыми русскими". Вот что гениально предчувствовал в своей лучшей пьесе Александр Вампилов. Все "шестидесятники", все Егоры Яковлевы и Марки Захаровы — Зиловы, звонящие своим хозяевам-"официантам".
Безвольные Зиловы и сдали страну бездарно и бесплатно нынешним Березовским и Чубайсам. Прав был Ефремов после постановки "Утиной охоты": "Нужно не отталкивание от Зилова, а — максимальное приближение к ужасу безверия, который в душе его царит. Его самоказнь страшна, его страдания огромные".
Это были страдания самого драматурга. Это был подступающий ужас его безверия. Вампилов говорил: "А мы — такие вот! Зарубежные писатели пишут о "потерянном поколении". А разве у нас не произошло потерь?" Он говорил с провинциальной наивностью эту правду тогда, когда все остальные погружались в пучину лжи.
Он так и оставался в театральном мире "черемховским подкидышем". И тянуло его всегда к таким же, как он сам, а не к профессионально-фальшивым драматургам из столицы.
Не случайно в Москве, в годы учебы на Высших литературных курсах, он сдружился с Анатолием Передреевым и Николаем Рубцовым. Елена Стрельцова в своей книге приводит такое интереснейшее свидетельство дружбы будущих классиков русской литературы: "В Иркутск он (Вампилов.— В.Б. ) привез книгу Н.Рубцова с красноречивой надписью ("По-настоящему дорогому человеку на земле, без слов о твоем творчестве, которое будет судить классическая критика. Н.Рубцов") и стихи. Одно так и называлось "Саше", другое — "Саше Вампилову". Вот они:
Я подойду однажды к Толе
И так скажу я: Анатолий!
Ты — Передреев, я Рубцов,
Давай дружить в конце концов.
Потом к Вампилову направлю
Свой поэтический набег.
Его люблю, его я славлю
И ...отправляюсь на ночлег.
Стихотворение "Саше Вампилову" впоследствии переделано, и посвящение исчезло, но первоначально оно звучало так:
Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом еще на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком,
Пойду по улице пешком —
И буду жить в своем народе."
Оба рано погибли, оба в своей провинциальной русской чистоте несли своему народу самую сокровенную правду. И оба искали в своем творчестве выход из надвигающегося кризиса безверия.
Как пишет много ставивший Вампилова режиссер Юрий Погребничко: "Себя можно определить, постичь в соотношении с какой-либо последней инстанцией, с некоей абсолютной истиной. У героев Вампилова этой последней инстанции нет... Поэтому он, герой Вампилова, ощущая необходимость внутреннего смысла своего существования, никоим образом не может этого сформулировать..."