Где деньги, мародер?
Шрифт:
— Ну почему же, — я пожал плечами. — Насколько я знаю, под землей хранится множество сокровищ, которые легко могли бы покрыть необходимые расходы…
— Что?! — Ларошев остановился и чуть ли не задохнулся от гнева. — Что я слышу?! Скифские ритуальные золотые предметы! Драгоценные гиперборейские артефакты! Таинственные золотые идолы телеутов! И вы предлагаете все эти бесценные сокровища превратить в презренные деньги?!
— Нет-нет, конечно же нет! — горячо запротестовал я, когда понял, что хожу по охреренно тонкому льду. — Я говорю о сокровищах гораздо более поздних, времен баниции, например. Монеты и ювелирные украшения этой эпохи в большинстве своем не имеют никакой исторической
— Какая изумительная мысль, друг мой, — Ларошев остановился и поднял глаза к небу. — Предлагаю немедленно выпить за это!
Я извлек из кармана плоскую бутылку и со всем уважением протянул ее Ларошеву. Тот внимательно изучил этикетку, потом повернул бутылку и критически осмотрел ее со всех сторон.
— Это подделка, друг мой, — сказал он. — Но в вашем возрасте простительно не отличать настоящий шустовский коньяк от его местно копии, которую разливают в Мариинске.
— Ох… Простите великодушно, — я придал лице самое несчастное выражение, на которое был способен. — Человек, который мне продал эту бутылку, уверял, что она доставлена прямиком из Петербурга!
— Не принимайте близко к сердцу, друг мой! — Ларошев свернул золотую крышечку, потянул носом воздух близ горлышка бутылки, потом кивнул, сделал глоток и протянул ее мне. — Это действительно неплохая подделка. Отличить которую могут разве что знатоки. Более того, некоторые утверждают, что мариинская версия шустовского коньяка превосходит оригинал. Между прочим, мы пришли!
Оказывается, он меня вел к старой деревянной беседке в той части парка, которая примыкает к берегу Томи. Похоже, что когда-то она была частью какого-то ландшафтного дизайна, от которого сейчас осталась разве что задумка. Дикий плющ закрывал большую часть деревянной постройки и маскировал вход. А разросшийся до неприличия куст шиповника залезал своими цветущими ветками прямо внутрь.
— Добро пожаловать в приют моей меланхолии, друг мой, — сказал Ларошев, извлекая откуда-то из-под лавки пузатенькие коньячные бокалы. Он посмотрел их на просвет, удовлетворился чистотой. Потом на облупленных досках стола появилась хрустальная пепельница и длинный деревянный футляр. Старый, надписи уже стерлись. Сигара? Хм…
— Кубинская? — спросил я.
— Уже нет, увы, — Ларошев вздохнул, разливая по бокалам коньяк — От нее осталась только коробочка и ностальгия.
Захмелел он быстро. Гораздо быстрее, чем можно было подумать, буквально с первых нескольких глотков. И вроде вот только что я видел перед собой элегантного, воспитанного и интеллигентного человека с гордым, хоть и помятым лицом, а вот передо мной снова сидит пьющая бабулька с грязными спутанными кучеряшками и мутным взглядом.
Единственное, что утешало — он продолжал говорить, хоть и не всегда связно. Он то рассказывал о том, как просрали Мангазею. То без перехода начинал вещать о скрытых бескрайней тайгой мертвых городах, которые однажды обязательно откроют свои страшные тайны, к которым мы, милостью проклятых российских императоров, окажемся совершенно не готовы. Потом он грозил кулаком иностранным интервентам, зарящимся на сокровища Сибири. Потом снова возвращался к имперской политике, которая последовательно и планомерно уничтожило историю Сибири, сведя ее к ручным поделкам пары десятков безграмотных дикарских племен, так и не придумавших письменность. Потом он вспоминал о недавнем унижении, когда Гезехус объявил о расформировании факультета, и ему пришлось выходить из актового зала под взглядами преподавателей и студентов.
— О, какими злобными глазами они смотрели мне вслед! Как радовались за моей спиной! Какие шепотки поползли… — на глаза Ларошева
— Владимир Гаевич, но ведь это шанс! — сказал я, хлопнув его по плечу. — Книги и рукописи не сожжены, а значит в них еще можно навести порядок! Гезехус закрыл исторический факультет? Ну и хрен с ним! Это совсем не повод прекращать заниматься историей! Нелегально? Тем лучше! Наука контрабандой может гораздо быстрее проникнуть в юные умы…
— Это… это… — Ларошев вскочил. Сбросил, наконец, с плеч дурацкое одеяло, под которым была весьма даже сносного вида полосатая рубаха и слегка мятые, но, похоже, очень неплохого качества брюки. Он коротко обнял меня, потом плеснул еще коньяка в бокалы. — Это отличная мысль, Лебовский!
Я поднял свой бокал, пригубил. Среди друзей моих родителей хватало ценителей коньяка. Но я так и не оценил, чем же хорош этот напиток. Впрочем, я и не стремился, будем честны.
— Может не будем тратить времени? — с осторожным воодушевлением спросил я. Вот сейчас я понимал, что опять вступаю на тонкий лед. К Ларошеву вполне могла вернуться его паранойя, он мог вспомнить, что ни черта обо мне не знает, что я с самого начала повел себя таким образом, чтобы втереться в доверие… Надежда была только на то, что все эти годы ему очень хотелось, чтобы появился кто-то, вроде меня. Юный, восторженный, заглядывающий ему в рот и внимающий с восторгом его речам.
— Вы правы, Лебовский! — Ларошев одним глотком закинул в себя содержимое бокала, сноровисто попрятал все следы нашего возлияния, буквально выхватив у меня из рук бокал, стоило мне допить свою порцию. И стремительно направился по дорожке, увлекая меня за собой. Обратно к корпусам университета.
Я заметил ее издалека. Она стремительно приближалась, ее черная монашеская хламида развевалась, облегая ее фантастическую фигуру. Она шла ко мне, в этом не было никаких сомнения. Глаза сверкали яростью и бешенством. И чем ближе она подходила, тем более явно переносный смысл этого выражения становился прямым — в глубине расширенных зрачков Феодоры вспыхнуло багровое пламя. Ее пальцы заплясали быстрый замысловатый танец.
Глава 15. Управление гневом
Это какое-то дежа вю… Темнота. Голоса в соседней комнате и тихий шепот на ухо.
— Тссс! Сделай вид, что ты еще не пришел в себя!
Чья-то горячая ладошка нашла мою руку и сжала. Я осторожно приоткрыл один глаз. Я опять был в лазарете. За стеклянной стеной в свете одинокой тусклой лампочки препирались два человека — кругленький Кащеев и изящный Ларошев.
—…моей девочки, — вполголоса увещевал Ярослав Львович. — Так что прежде чем спускать собак, надо очень внимательно во всем разобраться.
— Ваша так называемая девочка чуть не погубила Лебовского посреди университетского парка, а вам этого недостаточно?! — слышно, что Ларошеву с трудом удается сдерживаться и не повышать голос.
— Владимир Гаевич, я прошу вас лишь не поднимать шум прямо сейчас, — сказал Ярослав Львович. — А сначала расспросить Феодору, в чем дело. Я не верю, что она напала без повода. Она умная девочка, и не просто не могла…
— Вы повторяетесь, Ярослав Львович, — скрипнул стул, видимо, Ларошев поднялся. — Я так и не услышал хоть какого-то вменяемого аргумента, почему я прямо сейчас не должен идти к Гезехусу с требованием, чтобы вашу умную девочку немедленно не отправили в тюрьму.