Гекатомба
Шрифт:
– Не вздумайте мудрить, - тихо попросила Альбина.
– Я же все-равно узнаю правду.
– Когда вы ее узнаете, может оказаться поздно. Для вас, - добавил он веско.
– Вы сейчас - пособница Осенева. И чем скорее вы меня освободите и мы найдем его, тем лучше.
– Для вас, - передразнила его Альбина.
– Леонид Владимирович, а хотите я вам свое кино нарисую? Ну, положим, с гранатой мы как-нибудь уладим, массовый гипноз, к примеру. Что касается вашего пребывания у меня, то я, право, теряюсь...
– она замолчала и как-то странно посмотрела на мэра.
– Что! Что вы теряетесь?!
– внезапно занервничал
– Да я к вам пальцем не прикоснулся!
– теряя самообладание, выкрикнул мэр.
– Это вам сейчас так кажется...
– усмехнулась Альбина.
– А вот когда я орать начну диким голосом, да прибавьте разорванную одежду, соседей, милицию. Да вашу физиономию...
– она с готовностью приблизила к его лицу великолепно отточеные ногти, покрытые ярко-алым лаком.
Мэр отшатнулся и затравленно завертел головой, словно Воронова уже стала приводить в действие "свое кино".
– Леонид Владимирович, у вас есть только один выход: рассказать все.
– Но сначала вы меня развяжите, - попытался он торговаться.
– Сначала вы мне все расскажите, я ваши сведения проверю, а потом посмотрим, - голосом, не терпящим возражений, проговорила она.
– Альбина... Ивановна...
– мэр вдруг густо покраснел.
– ... Дело в том, что есть еще проблема... Физиологического плана, - добавил Пацюк, глядя в сторону.
– Да разве это проблема?
– ничуть не смутилась Воронова.
– У вас она большая или маленькая?
– Пока маленькая, - не поднимая глаз, выдавил мэр.
– Я ведь в прошлом медсестра, - спокойно продолжала Альбина.
– У меня и "утка" имеется. Новенькая, ни разу не писанная. Я ее потом, как память, оставлю, никому не дам. Что ни говорите, а не каждый день у меня в гостях мэры писаются.
– Прекратите издеваться, - процедил он сквозь зубы.
Альбина в ответ весело расхохоталась.
– Леонид Владимирович, смотрите на ситуацию проще! Вы, если на то пошло, меня давече тоже не в кринолинах созерцали. Так, что, мне теперь, повеситься? Считайте, мы с вами, в некотором роде, первые люди, крамольного яблочка пока не отведавшие. Или, если у вас напряженка с воображением, представьте, что я - Мать Тереза, ухаживаю за вами.
– Мать Тереза...
– усмехнувшись, фыркнул мэр.
– Да вы, скорее, на демона похожи, чем на ангела...
– ... или на ведьму, - перебила она его, глядя с вызовом.
– Или на ведьму, - повторил он, испытывая волнующее беспокойство под ее пугающе-пристальным, маняще-бесстыдным взглядом опасных, как бездна, темно-карих глаз, обведенных ровной черной линией.
"Вот влип, так влип! Надо было с самого начала к Панкратову или Шугайло обращаться, - с запоздалым раскаянием подумал Пацюк.
– А я, дурак, нашел кого в союзники брать - редакцию "Голоса Приморска"! Они все, как один, там чокнутые! Чокнутые... А кто сегодня здоровый? Чего это она на меня так уставилась? Правду говорят, что глаза у Вороновой, как у Клеопатры, - в смятении подумал Пацюк, стараясь дышать ровно.
– Распутница и царица. Господи, милосердный и всепрощающий, помоги мне! Не введи во блуд. Как же она мне "утку"-то подаст?! Ведь для этого надо... расстегнуть и... вытащить..."
Альбина, тем временем, сходила в кухню и вернулась с увесистым, приличных размеров, тесаком. По тому, как умело она держала его изящными, тонкими пальцами, можно
Неожиданно на уровне его лица промелькнул остро ударивший по глазам яркий блик. Поверх одежды, как мотыльки, вспорхнули руки - невесомо и быстро, оставив в воздухе нездешний, пряный аромат, сродни вечному и нетленному - солнцу, пескам пустынь, памяти древних пирамид и зиккуратов, водам рек, знавших в лицо Великих... И он почувствовал свободу - не от стягивавших его пут. Он ощутил свободу, дающую право выбора.
– Вставайте, Леонид Владимирович, - донесся до него, словно издалека, голос Вороновой.
– Пойдемте в кухню, чай пить.
Пацюк недоуменно посмотрел на валявшиеся вокруг остатки веревок, непонятно каким образом взрезанных единым махом. Затем перевел уже пристальный взгляд на Альбину, будто силился вспомнить нечто важное для себя и бесценное. Но оно постепенно таяло, растворялось в сознании, ускользая безвозвратно - то ли наваждение, то ли мираж, то ли быль, то ли древняя легенда. И единственное, что осталось - пронзительное чувство невосполнимой утраты - печальной и светлой, чего-то дивного и стоящего, что уже никогда не повторится и даже - не привидится.
Приведя себя в порядок, выйдя их ванной в наброшенном халате, чувствуя себя скованно и стеснительно, Пацюк нерешительно вошел в кухню. За накрытым столом сидела Альбина, подперев голову рукой и глядя на него с материнским сочувствием.
– Проходи, Леня, - проговорила тихо.
– Давай поговорим по душам, а?
– Надо бы позвонить!
– опомнился он.
– В городе...
– Не торопись, - осадила она его.
– Когда тебе еще представится такой случай - узнать, кто друг, а кто - враг?
Он на минуту задумался, отдавая должное ее проницательности. "А ведь действительно, - мысленно согласился Пацюк.
– Интересно будет посмотреть, как "родные и длизкие" себя поведут...".
– Уговорили, Альбина Ивановна, - махнул он рукой, присаживаясь на краешек мягкого уголка.
– Но только до вечера. Идет?
– Идет, - просто сказала она.
– Будете?
– кивнула на стоявшую в центре бутылку водки.
– За освобождение, так сказать...
– Буду, - просто сказал он и это было начало...