Генерал-адмирал. Тетралогия
Шрифт:
Я усмехнулся:
— Не расстраивайся. Все равно это не наши деньги.
— А могли бы быть наши, — вздохнул он. — Я не верю, что ты не смог бы уговорить его императорское величество взять кредит на таких условиях у нас. И мы бы немножко заработали.
— Нет, не стоит нам в это лезть. Пусть китайцев обдирают прочие, не мы. А нам следует заняться другим делом.
— И каким же?
— Заселением Дальнего Востока. Я постараюсь убедить племянника выделить половину этих денег на разворачивание большой переселенческой программы. У нас-то, в моей, — я снова усмехнулся, — «вотчине», население уже за шесть миллионов перевалило при тех же стартовых расходах. А мы ведь везли людей на пустые и необустроенные земли. Здесь же тысяч четыреста-пятьсот живут. Ну, если считать от восточного берега Байкала. Духовский хорошо постарался… И кстати, неплохо живут. А теперь будут еще лучше. Хунхузов и прочих разбойников мы войсками изрядно подчистили, так что на Дальнем Востоке нынче вообще рай: тихо, спокойно, земли немерено, ссуду дают, а если еще и ее размер увеличат да налоговые льготы Николай введет… Думаю, лет за десять сюда никак не меньше народа переселится. А нам тут люди очень будут нужны.
Кац кивнул и продолжил доклад. Впрочем, я его долго задерживать не стал.
За два с лишним года, которые я провел на Дальнем Востоке, тут многое изменилось. Во-первых, строительство Порт-Артура и Дальнего, а также развитие и укрепление Владивостока явно шли быстрее, чем в той реальности, о которой здесь имел представление один я. На стройках к настоящему моменту уже работали более ста пятидесяти тысяч филиппинцев. В основном народности висайя. Еще около ста тысяч сейчас активно трудились на достройке КВЖД и ЮМЖД. Вопреки моим опасениям, замена строителей-китайцев на строителей-филиппинцев прошла без особых напрягов и претензий со стороны Витте. Устроенная взбунтовавшимися строителями резня младшего туземного персонала совершенно дезорганизовала работу стройки, так что после подавления мятежа ее все равно пришлось бы организовывать заново. И потому было совершенно не важно, с кем это делать — с филиппинцами или китайцами. С филиппинцами так даже оказалось проще. Потому что они были лояльнее к нам и не пытались устраивать саботаж. А вот китайцы этим грешили, даже после того как провал мятежа стал очевиден всем.
Впрочем, взамен у нас в Маньчжурии возникли другие проблемы. Например, вследствие депортации почти половины населения, здесь образовался дефицит буквально всего — от продуктов до мануфактуры и обуви. Вызванный мною на Дальний Восток Кац был вынужден некоторое время работать в режиме жесточайшего цейтнота, устраняя проблемы, чье количество нарастало лавинообразно. Но Яков в очередной раз подтвердил свой высокий класс, сумев не только довольно быстро с ними справиться, но и, во-первых, на этом заработать, а во-вторых, так выстроить решения, что они серьезно продвинули все мои планы.
Например, проблему с продуктами он решил, сначала организовав поставки зерна из наших элеваторов и мяса с холодильных баз, а того, что там было не достать, — из Кореи и центрального и южного Китая. А затем заселил часть опустевших в процессе депортации ханьских деревень филиппинцами и оформил их арендаторами созданной им Маньчжурской продовольственной компании, которая, в свою очередь, арендовала сельскохозяйственные земли у правительства Цинской империи. Этим достигались сразу несколько целей. Во-первых, как уже упоминалось, наши стройки, а также военные гарнизоны и базы флота обеспечивались необходимыми им продуктами. Во-вторых, вследствие того что сельскохозяйственное производство разворачивалось с ноля, нам удалось сразу наладить довольно эффективную агрономию и пустить в оборот самые продуктивные сорта риса. В-третьих, наличие жилья и постоянной работы, которая не прервется после окончания стройки, привело к тому, что многие филиппинцы через год выписали сюда свои семьи — то есть, даже если выселенные из этих мест ханьцы вздумают вернуться, их место уже окажется занятым. Ну и в-четвертых, поскольку Кац оформил все арендные отношения нашей Маньчжурской продовольственной компании с цинским правительством и местными чиновниками в полном соответствии с, так сказать, местной спецификой, у некоторого числа весьма влиятельных чиновников появился серьезный стимул максимально препятствовать возвращению депортированных в места их прежнего проживания. Ибо распоряжаться этими землями и сдавать их в аренду от имени государства чиновники могли только в случае, если не вернутся прежние хозяева. А это опять же заметно облегчило нам расселение филиппинцев по покинутым деревням. Так что мой план по созданию «подушки» между нашим Дальним Востоком и Китаем начал потихоньку воплощаться в жизнь.
Каца я вызвал сюда еще в конце 1900 года. Уж больно много всего тут надо было сделать, а он — мой лучший управленец. Мне же заниматься этим было не с руки. Большую часть времени у меня отнимали флот и строительство укреплений Порт-Артура и Владивостока. Хотя здесь мне стало понятно, что как база флота Порт-Артур подходит не слишком: и гавань маленькая, и расположен он в самом конце зажатого с трех сторон землей Желтого моря. Контролировать отсюда Японию, как и утверждал бывший командующий Тихоокеанским флотом адмирал Дубасов, было совершенно невозможно. Но базу флота в Мозампо, в Корее, как он же предлагал ранее, нужно было строить с ноля, на что уже не было ни денег, ни времени. Хотя позже, после войны, об этом вполне можно будет подумать. Если, конечно, Корея войдет в орбиту наших интересов, что весьма вероятно. Причем под нашу руку корейцы готовы были отдаться с радостью. Столетия взаимоотношений с японцами выработали у них привычку смотреть на Ниппон как на самую большую угрозу не только их независимости, но и жизни. Последние годы XIX века были в этом особенно показательны. В 1876 году японцы принудили корейцев подписать торговый договор, который развязал им руки в деле прямого ограбления Кореи. И к 90-м годам XIX столетия Корея, страна с древней и самобытной культурой (первое государство на Корейском полуострове было создано за две с лишним тысячи лет до Рождества Христова), страна, чьи кораблестроители первыми в мире, еще в XV веке, построили корабли-броненосцы, вооруженные артиллерией, [32] опередив в этом европейцев на четыреста лет, была низведена Японией до уровня африканских колоний европейских держав. И японцы не собирались выпускать ее из своих загребущих ручек. Именно за контроль над Кореей японцы сражались с китайцами в 1894–1895 годах, а потом начали вести себя в Корее не просто как захватчики, но как рабовладельцы среди своих рабов. Притеснения и убийства корейцев после победы Японии в войне развернулись с новой силой. Достаточно сказать, что они убили Мин — жену нынешнего вана Кореи Коджона, а сам ван вынужден был бежать из дворца с сыном-наследником и укрыться в русской миссии в Сеуле. Так он провел более года, управляя страной прямо с территории миссии. Причем именно управляя, поскольку там были созданы все условия для работы министров. Как мне рассказывал один из сотрудников русской миссии в Сеуле (с русскими миссиями в Китае, Корее, Японии и даже в Сиаме у меня здесь установилась прямая и регулярная связь), все корейские министерства помещались в большом зале, разгороженном ширмами. В случае
Так что корейцы прекрасно понимали, что сами они не имеют сил противостоять японцам, и изо всех сил стремились под руку России. Это стремление было общим как для правящих слоев, так и для широких народных масс. Достаточно сказать, что, когда весть о том, что ван сумел сбежать из дворца и добраться до русской миссии, разнеслась по Сеулу, в городе начались народные гуляния — настолько велики были ненависть к японцам и надежда на помощь России в противостоянии многосотлетнему врагу.
В общем, личный посланник вана Коджона появился в моем кабинете в Порт-Артуре всего через месяц после того, как я обосновался здесь. И к настоящему моменту у меня с ваном Кореи установились просто фантастические по теплоте взаимоотношения.
Сказать по правде, я и Каца вызвал сюда во многом потому, что таких возможностей, которые появились в Корее у России вообще и у меня в частности, у нас не было более ни в одной стране мира. Хороших управленцев у меня нашлось бы несколько десятков, и трое-четверо из них могли сравниться с Кацем по уровню. Но именно сравниться,Яков же Соломонович был у меня один, единственный и неповторимый. При других обстоятельствах я бы, вероятно, его не тронул — уж слишком много на нем держалось там, дома. Однако из открывшихся перспектив следовало выжать максимум, ибо, по моим прикидкам, каждый процент упущенной выгоды тянул на несколько миллионов рублей в год. А использовать представившиеся возможности максимально эффективно, по моему убеждению, способны были только два человека — я и Кац. Но я был слишком занят флотом, стройкой и политикой, готовясь к Русско-японской войне, так что пришлось выдергивать сюда Каца, оставив на делах Канареева, который, кроме всего прочего, был сильно занят тем, что отслеживал изменения во взаимоотношениях буров и англичан. Курилицин же за последнее время столь сильно сдал, что ничего существенного ему поручить нельзя было. Если честно, я уже потихоньку начал вообще выводить его из действующей обоймы, поручая ему все меньше и контролируя исполнение. Однако совсем его от дел не отстранял…
В покинутом мною будущем я, помнится, на закате СССР страшно возмущался тем, что нами, мол, правят старые маразматики, даже не пенсионного, а почти уже замогильного возраста. И вот теперь у меня просто рука не поднималась выставить вон старого соратника. Причем дело было не в деньгах. Как все люди моего ближнего круга, который сегодня насчитывал уже несколько десятков человек, Мефодий Степанович давно уже был миллионщиком — даже отойдя от дел совсем, он не остался бы без средств к существованию и без внимания… Просто я знал, что, как только Курилицин перестанет работать, он умрет. Уж такая была у человека натура. Всем смыслом его жизни было служение. Стране, государю, мне ли, но он должен был служить — в самом высшем смысле этого слова. Отдавая этому высокому делу всего себя — свой талант, рвение, терпение. И если отнять у него самую суть его жизни — он умрет. В этом у меня не было ни малейшего сомнения. Поэтому я и не убирал Курилицина с поста, хотя основную нагрузку уже давно несли двое его заместителей. Он сам в свое время отобрал их и обучил, так что оба относились к нему с почтением и любовью. И вместе со мной делали все, чтобы пребывание на столь важном посту человека, по состоянию здоровья и возможностям ему уже не отвечающего, отражалось на общем деле с минимальными потерями.
А для меня эта ситуация стала еще и поводом для размышлений о себе самом. Нет, я пока еще был полон сил и чувствовал себя далеко не на свой возраст, который уже достиг пятидесяти двух лет. Однако рано или поздно я тоже сдам, и прикрыть мою умственную слабость будет уже некому. Потому что я буду самым большим прыщем на образующейся вместо моего дела заднице. Детей я заводить не хочу принципиально — боюсь, что история, даже после всего, что я тут устроил, вскоре опять скатится в наезженную колею, — а отдавать руль в своем предприятии кому-то со стороны… Что ж, возможно, придется это сделать. Вот только я и сам без дела быстро помру от скуки и ощущения собственной никчемности. А если вовремя не уйти, то всем моим трудам настанет жопа. В этом неторопливом времени никто лучше меня не знает, как быстро может угробить любое дело некомпетентное управление. И что делать? Короче, пока не горит, но над тем, как именно завершить мои усилия в этом мире, стоит хорошенько подумать. Авось придет в голову что-то неординарное, но эффективное.
На следующий день мы с Кацем поговорили уже более основательно. Вообще-то идея с обменом права России получать китайскую контрибуцию в течение тридцати девяти лет на живые деньги и немедленно принадлежала мне. Хрен его знает, получила ли Россия свои деньги в том варианте истории, который здесь хранился только в моей памяти. Много ж всякого случилось — войны, революции. А так есть шанс, что хоть часть мы не только получим, но и успеем использовать. К тому же бюджет изрядно кряхтел под тяжестью Транссиба, да и войсковая операция в Маньчжурии обошлась недешево. Так что, когда я предложил Николаю II сделать такой обмен — обязательства на живые деньги, пусть и с дисконтом, — Витте меня горячо поддержал. Хотя по вопросу распределения этой суммы мы с ним точно схлестнемся. Ну да не в первый раз… И вообще, власть портит людей. Точно. Ведь поначалу вполне адекватный был дядька — денежную реформу провел, сумев стабилизировать рубль и превратив его в одну из мировых резервных валют. (Правда, это потребовало выпуска в обращение довольно большого количества золотых монет. Хорошо, золота у России моими стараниями было много и предоставлял я его родному государству взаймы (одномоментная продажа крупной партии золота непременно привела бы к всплеску инфляции, к тому же свободных денег у правительства на это не было) на куда более льготных условиях, чем в моей истории, когда России приходилось занимать у французов…) А тут заматерел, приобрел поучающий тон, снисходительное выражение лица и перестал адекватно реагировать на мои предложения, похоже опасаясь за свое влияние на императора.