Генерал Алексеев
Шрифт:
В то же время стратегический опыт войны продолжал развиваться, и, несмотря на нараставшие трудности в системе обеспечения войск и падение их боевого духа, все более и более определенной становилась новая доктрина ведения боевых операций, отличительные признаки которой формировались еще с конца 1915 г. Алексеев как широко мыслящий полководец, как исследователь, осознающий специфические черты каждого периода военной истории, не мог не заметить наступления нового этапа в развитии военного искусства. Сутью новой доктрины стало, во-первых, отмеченное выше понимание войны как комплексного военно-экономического, а после февраля 1917 г. — еще и военно-политического, противостояния двух противоборствующих систем. Во-вторых, сформировалась специфическая стратегия боевых операций в условиях перехода от маневренной войны к позиционной и наоборот. Опыт 1915 г. года показал закономерности перехода от активных маневренных действий к «окопному сидению», при котором от армий, прежде всего,
Но оценке военного исследователя Барсукова, «опыт этих действий привел к заключению о применении артиллерии в условиях позиционной борьбы для совершения прорыва укрепленной полосы». Мощным артобстрелом предварялись наступательные действия, после чего следовало обеспечить активное продвижение пехоты в глубь прорванного неприятельского фронта и затем вводить «в дело» кавалерийские части, преследующие противника, не дающие ему «закрепиться» на новых рубежах. «В 1917 г., — отмечал Барсуков, — при попытках русской армии прорывов укрепленной полосы австро-германцев русская артиллерия во всех сражениях действовала, в общем, весьма успешно, но не от нее уже зависела участь этих сражений, а от пехоты, боеспособность которой в тот период стала весьма низкой… Опыт мировой войны указал, что для успешной борьбы за укрепленные полосы оказалось безусловно необходимым производить предварительно основательно продуманную подготовку операции и составлять план действий артиллерии с расчетом заблаговременного сосредоточения необходимых артиллерийских и прочих сил и средств, обеспечивающих подавляющее превосходство над противником вообще и в решающем направлении главного удара — в особенности».
К 1917 г. в Ставке, под непосредственным руководством Алексеева, были разработаны «Общие указания для борьбы за укрепленные полосы», состоявшие из двух частей: «Действия всех родов войск» и «Действия артиллерии». А в начале мая 1917 г. Алексеевым было утверждено «Наставление для борьбы за укрепленные полосы». Во вступлении ко 2-й части «Наставлений» («Действия артиллерии при прорыве укрепленной полосы») говорилось, что переработка этой части «выполнена на основании отчетов строевых начальников о боевом применении “Общих указаний”», и что «отчеты эти отмечают ту громадную пользу, которую принесли “Указания”, а также и то, что нарушение преподанных в них “основных положений” приводило нередко к кровавым неудачам… нарушения “основных положений” являлись следствием недостаточного знакомства некоторых общевойсковых начальников с преподанными указаниями для использования боевой силы артиллерии…»
Данный документ отнюдь не являлся продуктом «штабного творчества», а был, в полном смысле слова, выстрадан горьким опытом прошедших боев. Во вступлении отмечалось также, что нередко «нормы, имевшие в виду атаку тщательно укрепленных полос, применяли дословно к обороне или к полевому бою, следовавшему за удачным прорывом, и исключали этим быстрое развитие успеха». В конце «вступления» Алексеев указывал, что 2-я часть «Наставления» «обязательна для всех армий и должна быть изучена начальниками всех родов оружия, всех степеней». Генерал, как всегда бывало прежде, обращался к непосредственному строевому опыту полевых командиров и штабных работников, подчеркивая, что нужно «применять “Наставление” согласно обстановке, избегая закрепощения норм и цифр», потому что «никакие нормы не могут освободить начальствующих лиц от обязанности размышлять и руководить боем» {68} .
К сожалению, под влиянием «революционных перемен» Ставка необратимо утрачивала свой статус высшего органа, регулирующего разнообразные стороны жизни фронта. «Написанные кровью» предшествующих лет войны «наставления» и «указания» редко могли повлиять на решения «наступать» или «не наступать», принимаемые многочисленными фронтовыми комитетами. Формально подчиненная Верховному Главнокомандующему, Ставка, несмотря на все противодействие Алексеева этому процессу, теперь подчинялась «коллегиальной власти» — Временному правительству, получившему неограниченные полномочия согласно Манифесту Великого князя Михаила Александровича. Подчиненность правительству ставила Алексеева в сильную зависимость от решений министра обороны. Гучков не считался с рапортами и сообщениями Алексеева, а лишь требовал поддержки своих преобразований. Генерал Деникин вспоминал, что «значение Ставки пало», и если до февральских событий 1917 г. «ни одно лицо и учреждение в государстве не имело права давать указаний или требовать отчета от Верховного Главнокомандующего», то «с началом революции… Ставка, вопреки историческим примерам и велению военной науки, стала органом, фактически подчиненным военному министру. Эти взаимоотношения не основывались на каком-либо правительственном акте, а вытекали из смешения в коллективном лице Временного правительства верховной и исполнительной власти и из сочетания характеров — более сильного Гучкова и уступчивого Алексеева». И если во взаимоотношениях Алексеева и Николая II не было серьезных разногласий, то «министерство Гучкова» с первых же дней встало в позицию диктата и предписаний, а Ставка — в положение просителя по всем вопросам военной организации. Ожидаемой самостоятельности Алексеев так и не получил, и его мнение интересовало Временное правительство лишь постольку, поскольку оно соответствовало тем или иным направлениям «общеполитического курса». Генерал не получал даже жалованья но новой должности, и только через два месяца после отставки ему был проведен денежный перерасчет.
С горькой иронией вспоминал Алексеев позднее о Гучкове, оценивая одну из наиболее «громких» его «реформ», связанных с кадровыми переменами в командном составе: «Рука великого “реформатора” армии… вымела из наших рядов в наиболее острую и критическую минуту около 120 генералов… “Реформатор” мечтал освежить командный состав и вызвать “небывалый подъем духа в армии”. Последнего не случилось, к несчастью, а вреда сделано немало. Сам “реформатор” положив прочное начало многому непоправимому на десятки лет для армии, поспешил умыть руки в дальнейших се судьбах».
Еще менее важной, а то и прямо «опасной», «контрреволюционной», считал работу Ставки сменивший Гучкова на посту военного министра Керенский {69} .
Ставка не смогла получить полноту военной власти и стать, по словам Деникина, «объединяющим командным и моральным центром». И все же при Главковерхе Алексееве делалось все возможное для того, чтобы сохранить боеспособность фронта. Кадровые перемены не обошли и личного состава Ставки. Теперь основные должности принадлежали фронтовикам, строевым офицерам, имевшим большой боевой опыт. Должность начальника штаба при Алексееве занял начальник 4-й стрелковой дивизии («Железных стрелков») генерал-лейтенант А.И. Деникин, первым генерал-квартирмейстером стал бывший начальник штаба Туземной («Дикой») конной дивизии генерал-майор Я.Д. Юзефович, а учрежденную Главкомом должность второго генерал-квартирмейстера занял соратник Деникина по службе в «Железной дивизии» генерал-майор С.Л. Марков, генерал-инспектором артиллерии стал бывший инспектор артиллерии Юго-Западного фронта M.B. Ханжин. Все они позднее приняли участие в Белом движении.
Деникин отмечал, что Алексеев по-прежнему руководил аппаратом Ставки в своем стиле: «Необыкновенно трудолюбивый, добросовестный, самоотверженный работник — он обладал в этом отношении одним крупным недостатком: всю жизнь делал работу за других. Так было в должности генерал-квартирмейстера Генерального штаба, начальника штаба Киевского округа, потом Юго-Западного фронта и, наконец, начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Никто не имел влияния на стратегические решения, и зачастую готовые директивы, написанные мелким бисерным почерком Алексеева, появлялись совершенно неожиданно на столе генерал-квартирмейстера. “Фронтовики” Деникин, Юзефович и Марков — не могли примириться с таким положением, и между ними и “штабистом” Алексеевым периодически возникали разногласия».
Хотя Деникин и считал, что «вопросы внутренней политики ни в малейшей степени ни генералом Алексеевым… ни отделами Ставки не затрагивались», даже поверхностный анализ состояния фронта подводил к выводу о невозможности перехода к запланированным наступательным действиям «в первых числах мая». Опасность роста антивоенных настроений подтверждалась. Созданный в марте 1917 г. солдатский комитет при Ставке только в самом начале своей работы выступал за «сотрудничество» с офицерским составом. Нарастала и «демократизация» армии, ярко выраженная в т.н. «Декларации прав солдата», в которой, в частности, закреплялся принцип участия солдат в политических акциях, в выборах, политических и профессиональных организациях. Все яснее становилась перспектива падения авторитета строевых командиров и роста популярности многочисленных политиков, революционных агитаторов и партийных деятелей, призывавших к «миру без аннексии и контрибуций».
Для обсуждения проекта «Декларации» и корректировки военных планов Алексеевым 1 мая 1917 г. в Ставке было созвано Совещание Главнокомандующих фронтами (за исключением Кавказского фронта). Еще накануне, в конце апреля, по воспоминаниям Деникина, «Алексеев, отчаявшись в возможности самому лично остановить правительственные мероприятия, ведущие к разложению армии, перед объявлением знаменитой декларации прав солдата послал главнокомандующим шифровальный проект сильного и резкого коллективного обращения к правительству, которое должны были подписать все старшие чины до начальников дивизий включительно».