Генерал Багратион. Жизнь и война
Шрифт:
Поначалу казалось, что Барклай в своих расчетах прав — пленные, взятые под Рудней в развернувшемся 27 июля бою французов с казаками Платова, показали, что Наполеон движется по Пореченской дороге. Это предположение подтвердилось и во взятых с бою штабных документах, о которых шла речь выше. Возможно, что тут французы как раз подбросили дезинформацию, укрепившую Барклая в решении перейти на Пореченский тракт. Впрочем, когда маневр этот удался, Барклай обрадовался — обе армии теперь сблизились, обе надежно прикрывали путь от Витебска на Смоленск и Москву, да и к расположенному севернее корпусу Витгенштейна открывалась «свободная коммуникация». Словом, как писал тогда Барклай императору, новое «положение имеет несомненные выгоды и дает полную свободу действовать с успехом по обстоятел
А в это время недовольство Багратиона возрастало. В деревне со странным названием Приказ-Выдра совсем не было воды (а без нее ни каши не сварить, ни коней напоить). Добывать питьевую воду для десятков тысяч людей и лошадей в то жаркое лето стоило немалых трудов. Обычно в тех местах, где основные силы армии разбивали биваки, все окрестные колодцы были уже вычерпаны авангардом, озера, пруды и речки взбаламучены, а их берега загажены. Трава же или рожь на полях бывали выкошены, как писал один из участников похода, на пять верст вокруг26.
Солдатам и офицерам ничего не оставалось, как брать для своих нужд грязную воду, а это вело к дизентерии и другим болезням. Командир польского эскадрона Д. Хлаповский писал, что «от дурной пищи и дурной воды среди войск свирепствовала сильная дизентерия, в полку нашем почти с начата кампании многие солдаты страдали этой болезнью»27. Участник похода вестфальского корпуса пишет о том же: «Почти все гусары в той или иной степени заболели злокачественной дизентерией, так как пили грязную воду из луж»28. О непрерывном поносе у людей и лошадей писал и французский офицер Жиро де Л1Эн: «Страшная пыль, от которой ничего не было видно в двух шагах, попадала в глаза, уши, ложилась толстым слоем на лицо. Пыль и жара возбуждали сильную жажду, а воды не было. Поверят ли мне, что некоторые пили лошадиную мочу»29
Надежда Дурова вспоминала: «Жажда палит мою внутренность, воды нет нигде, исключая канав по бокам дороги; я сошла опять с лошади и с величайшим неудобством достала на самом дне канавы отвратительной воды, теплой и зеленой, я набрала ее в бутылку и, сев с этим сокровищем на лошадь, везла еще верст пять, держа бутылку перед собою на седле, не имея решимости ни выпить, ни бросить эту гадость, но чего не делает необходимость! Я кончила тем, что выпила адскую влагу»30. Примерно о том же сообщает нам и К. Клаузевиц: «В памяти автора еще ярко сохранилось впечатление об удручающем недостатке воды во время этой кампании; никогда в жизни ему не приходилось в такой степени страдать от жажды: приходилось черпать влагу из самых отвратительных луж, чтобы избавиться от этой жгучей муки, что же касается мытья, то часто целыми неделями о нем не было и речи»31. Лишь к концу похода русское командование стало обращать внимание на недостаток воды. В приказе по 2-й армии 20 августа было особо сказано: «Так как завтрашний день не будет на переходе достаточного количества воды, то оною запастись в манерках»32.
Из-за отсутствия воды в Приказ-Выдре 2-я армия повернула назад к Смоленску, оставив по всей дороге на Рудню свои посты и разъезды. И тут в действиях русской армии наступила странная пауза, доныне необъяснимая. Четыре дня (с 28 по 31 июля) обе русские армии… стояли, чего-то ожидая. Сам Барклай в донесении Кутузову позже, 17 августа, объяснял это тем, что нужно было «устроить продовольствие» обеих армий, ибо «непредвиденное движение 1-й армии к Витебску и Смоленску… переменило все сношения с запасами, для нее приготовленными, а без продовольствия действовать неможно»33.
Это была явная отговорка. Военные историки считают, что на самом деле Барклай, до той поры убежденный в необходимости наступления, вдруг отказался от этой идеи, остановился и стал поджидать неприятеля в подобранной им для сражения более или менее удачной позиции. Из столкновений своего авангарда с какими-то передовыми полками противника он сделал вывод, что против него — главные силы Наполеона. При этом двигаться дальше, чем на три перехода от Смоленска, он не решался, опасаясь, как бы противник не обошел 1-ю армию справа, от Поречья34. Впрочем, наблюдательный П. X. Граббе отмечал, что после соединения двух армий, когда все были убеждены в неизбежности наступления, ибо «так хотела армия, так решил военный совет», он тем не менее оставался «при мысли, что главнокомандующий тогда же принял намерение, противное всеобщему слепому увлечению, подал вид, будто разделяет его, но остался
Форсированные марши вперед и назад, сменявшиеся длительными остановками, были тяжелы и непонятны для солдат и офицеров. Павел Пущин 27 июля записал в дневнике: «Лагерь по дороге в Поречье. Мы должны были сняться с наших позиций в 5 часов утра, но вследствие нового распоряжения оставались на местах до 8 часов вечера. Построившись колоннами, мы вновь выступили на Смоленскую дорогу и, пройдя 5–6 верст в этом направлении, сделали привал. Через три часа мы двинулись, пройдя 2 версты, своротили влево. Темнота была ужасная. Моя лошадь… спотыкалась постоянно. Дождь и недостаток сна очень утомляли. Таким образом мы шли ночь с субботы на воскресенье. Мы шли проселком через лес. Темнота и дождь усиливались, и наше положение становилось невыносимо. Добравшись до дороги, идущей из Смоленска на Поречье, мы снова сделали привал до рассвета. Затем мы продвинулись еще на 10 верст к Поречью и стали бивуаком…» Это топтание под дождем, в темноте по лесным дорогам с возвращением к прежним местам вызывало всеобщее раздражение.
Неудивительно, что всюду царила неразбериха. Пущин пишет, что приказ о движении по одной и той же дороге был дан одновременно трем корпусам и двум кавалерийским дивизиям, причем по диспозиции 5-й корпус, в котором он сам находился, должен был выступить после всех, но «вместо того, чтобы сообразить, как поступить, чтобы поменьше людей морить, поступили как раз наоборот. Наш корпус, встав под ружье в 4 часа дня, тотчас покинул дорогу на Поречье, но через час ходу должен был остановиться, чтобы пропустить части, которые должны были идти впереди нас. Следовательно, нас потревожили слишком рано и лишили солдат нескольких часов отдыха, который им был необходим. Гораздо лучше было совсем нас не трогать с наших позиций, так как, пройдя 5 верст, мы должны были остановиться на ночлег». Выразительна и запись в дневнике Сен-При: «28, 29, 30, 31 — го — пребывание в Выдре. Плохая вода. Дурные сообщения»16.
В итоге у Багратиона, глядевшего на все это сумбурное движение войск и пассивность главнокомандующего 1-й армией, как и следовало ожидать, лопнуло терпение. Он в сущности почти вышел из повиновения Барклаю, полагая, что прежде принятый план наступления сам же Барклай де-факто отменил своим топтанием на месте. Кроме того, Багратион был оскорблен тем, что Барклай не советуется с ним, скрывает свои намерения. 29 июля Багратион написал Барклаю, что в Приказ-Выдре нет хорошей воды, возникло «затруднение в доставлении провианта», а защищать Рудненскую дорогу бессмысленно — «здесь нет позиции, на которой мог бы принять его (противника. — Е. А.) деятельным образом». Багратион вновь указывал на слабость, «подвешенность» корпуса Неверовского в Красном и писал, что «если мы здесь станем еще терять время, то он (противник. — Е. А.) может прибытием своим к Смоленску упредить меня и отрезать мне Московскую дорогу… Так как ваше высокопревосходительство не намерены предпринимать ничего важного против неприятеля и прежде принятый план атаковать его соединенными силами отменили, то я не вижу теперь никакой нужды со своею армиею защищать дорогу Рудненскую, которую одними легкими войсками удерживать весьма удобно». И далее Багратион фактически объявляет о своем выходе из подчинения Барклаю: «…по сим соображениям я покорнейше прошу ваше высокопревосходительство меня разрешить на счет моих действий, тем более что люди у меня день ото дня слабеют, и так, как выше объяснено, неприятель, обойдя наш левый фланг, заставить может без выстрела идти к Смоленску, в чем заблаговременно можно его предупредить»37. Да, пусть Багратион и страдал «неученостью», но то, что он предсказал тогда, в точности исполнилось буквально через несколько дней — Наполеон ударил по Смоленску с того направления, за которое особенно беспокоился Багратион и о защите которого просил Барклая.
Примерно в то же время он жаловался Ростопчину на Барклая: «Бог его ведает, что он из нас хочет сделать, миллион перемен в минуту, и мы, назад и в бок шатавшись, кроме мозоли на ногах и усталости ничего хорошего не приобрели… Истинно, не ведаю таинства его и судить иначе не могу, как видно не велено ему ввязываться в дела серьезные, а ежели мы его (неприятеля. — Е. А.) не попробуем плотно, по мнению моему, тогда все будет нас обходить, и мы тоже (будем) таскаться, как теперь таскаемся»38.