Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа
Шрифт:
Вот некоторые подробности, относящиеся к этому и сообщенные мне очевидцами этого события. Ермолов, которому уже удалось убедить главнокомандующего не принимать сражения впереди города, где по причине пересеченной и лесистой местности наши полки, не видя один другого, могли лишь перекликаться, отправился из Витебска в Островно, где мы потерпели поражение; возвратясь поздно в город, он не застал уже здесь Барклая, который находился в лагере и возымел вновь намерение сразиться с неприятелем. Ермолов, выехав на рассвете из города, прибыл к правому флангу армии, состоявшему из войск 2-го корпуса и упиравшемуся в Двину; он был отделен от прочих частей армии глубоким оврагом. Полковнику Никитину стоило величайших трудов, чтобы перевести свою конную роту чрез этот овраг; позиции прочих частей армии были столь же невыгодны для принятия боя.
Ермолов, знавший эту местность с первых лет своего служебного поприща, поспешил к Барклаю и в сильных выражениях предсказывал
Между тем граф Пален уже вступил в ожесточенный бой с неприятелем. На собранном военном совете все единогласно согласились с мнением Ермолова; когда старший из генерал-лейтенантов армии Николай Алексеевич Тучков предложил удержать позицию до вечера, Ермолов с величайшею запальчивостью возразил ему: «Кто же вам поручится в том, что наша армия будет существовать до вечера? Может быть, вашим превосходительством заключено условие, по которому Наполеон обязывается не тревожить нас до ночи?»
Результатом этого было то, что Барклай приказал войскам начать отступление. Барклай, предполагая, что Могилев занят войсками 1-й армии, думал принять сражение близ Витебска затем, чтобы, задержав здесь Наполеона, облегчить тем соединение свое с князем Багратионом. Но на 1-м переходе от Витебска прибыл адъютант князя Багратиона князь Меньшиков, с известием о занятии Могилева маршалом Даву, а потому сражение близ Витебска на крайне невыгодной местности с превосходным в числе неприятелем, предводимым самим Наполеоном, неминуемо подвергало 1-ю армию жестокому и бесполезному поражению, которое могло иметь для нашего отечества самые бедственные последствия».
Возвращаемся к запискам Ермолова.
«В самый день отступления от Витебска (к Поречью и Смоленску) прибыл от князя Багратиона адъютант князь Меньшиков с известием о происшедшем при Дашкове сражении, и что армия его беспрепятственно идет в соединение. Атаман генерал Платов с войском своим был уже на марше к армии и по расчету времени должен был уже с нею соединиться, ибо князь Багратион, отправляя его, приказал ускорить движение. Я послал из конвоя моего одного офицера и урядника Бугского казачьего полка с письмом к атаману, и они, проехав среди неприятеля, на втором от Витебска переходе доставили мне ответ его, из коего видно было, что он находится близко нас и фланг армии нашей закрывает.
Главнокомандующий был чрезвычайно доволен, офицера наградил двумя чинами и уряднику дал один.
Из Витебска главнокомандующий дал поручение великому князю отправиться в Москву к государю… Я заметил многих сожалевших о его отъезде и, что более делает ему чести, людей непосредственно ему подчиненных. Я не говорю о себе, ибо я обязан был многими милостями и самым благосклоннейшим обращением, которых никогда не забуду. Со времени выхода из Петербурга и в продолжении кампании каждый шаг его поведения умножал привязанность к нему служащих под ним. Я, командуя гвардейскою пехотною дивизией и непосредственно завися от него, был свидетелем, что ни с кем не случилось ни малейшего неудовольствия, ниже тени неприятности [43] .
43
К этому времени принадлежит письмо Ермолова к Милорадовичу, которое служит нам красноречивым свидетельством его тогдашних чувств.
«Милостивый Государь, Михаил Андреевич!
Если обстоятельства удерживали ваше высокопревосходительство некоторое время далеко от нас, то судьба нас ныне с вами сблизила. В подобном положении можно было бы и не желать с вами видеться. Вот случаи, которых ни предвидеть невозможно, ни верить их событию нельзя. Спешите, почтеннейший Михайло Андреевич, к нам, и, ежели войска ваши не приспеют разделить славу нашу, приезжайте вы одни. Я знаю, что вы здесь нужны. Приезжайте, всеми любимый начальник; будьте свидетелем сражения, которому, конечно, равного долго не будет – мы будем драться как львы, ибо знаем, что в нас – надежда, в нас – защита любезного отечества. Мы можем быть несчастливы, но мы русские, мы будем уметь умереть, и победа достанется врагам нашим плачевною. Солдаты наши остервенены ужасно. Надо показаться впереди, и ничто, конечно, устоять не может. Здесь нет почти полка, который бы не служил под начальством вашим. Впереди вас никто не бывает, покажитесь – и все противостоящее нам останется истребленным».
Армия выступила в Поречье, 5-й и 6-й корпуса прибыли в Смоленск.
В Поречье генерал-провиантмейстер Л. докладывал военному министру, что в Велиже сожжен магазин, из нескольких тысяч четвертей овса и 64 т пудов
На первом от Поречья переходе великий князь возвратился из Москвы и вступил в командование 5-м корпусом. От князя Багратиона получено известие, что он приближается беспрепятственно к Смоленску, и если нужно, то одним днем после нас вступит в город. Не знаю, с каким намерением предложил мне главнокомандующий (но, всеконечно, не для испытания образа моих мыслей, ибо не имел он в том нужды), что как уже соединение армий не подвержено ни малейшим затруднениям, то полезнее полагает он действовать по особенному направлению, предоставив 2-й армии операционную линию на Москву, что обеих армий продовольствие затруднительно и может даже быть недостаточным, что в Торопце и на Волге большие заготовлены запасы, и Псковская и Тверская губернии сделали в провианте важные пожертвования, готовые обратиться в пользу армии, и что для того предпочитает он с 1-й армией действовать по направлению на Белой и вверх по реке Двине.
Подобное намерение подвержено многим возражениям, и я должен был опровержение мое предложить не иначе как с покорностью, но сродная мне порывистость, верный признак недостатка во мне благоразумия, которому многие в жизни неприятности должны были научить меня и которому, во сто раз умноженные, знаю я, что не покорят, заставила меня горячо объясниться с главнокомандующим.
«Государь, – говорил я ему, – видя необходимость соединения армий, многие для достижения того сделал жертвы. От него ожидает он счастливого успеха и восстановления дел наших. К тому устремлены его желания, приуготовлены умы солдат и им обещано оное. К чему послужили 2-й армии труды, перенесенные ею, преодоленные ею опасности? Вы навсегда повергаете ее в то положение, из которого вырвалась она сверх всякого ожидания. Ошибки служат наставлением, свои собственные более научают. Раз обманутый, неприятель в другой раз легко обманут не будет! [44]
44
Маршал Даву, после сражения с корпусом генерала Раевского, считая оный за авангард и вслед за ним ожидая всех войск армии, отступил, в ожидании генерального сражения, к главным своим силам в Могилев, приготовляться к обороне и таким образом шедшему за корпусом Раевского Багратиону дал возможность пройти к соединению с 1-й армией.
Движение ваше к Двине есть самое для неприятеля выгоднейшее, он, соедини свои силы, истребит слабую 2-ю армию и вас навсегда отдалит от полуденных областей, от содействия прочих армий. Вы не смеете сего сделать, должны соединиться с князем Багратионом, составить общий план действий и тем исполнить волю государя. Россия не будет иметь права упрекать вас, и вы успокоите ее насчет участи армий».
Я говорил с жаром, но проник я наконец цель главнокомандующего, и порывистость моя могла казаться несколько простительною. Я видел, что соединение с князем Багратионом было неприятным. Главнокомандующий, как военный министр, мог иметь над ним некоторую власть; князь Багратион, как старший в чине, мог не покоряться. Кажется, министр не имел довольно твердости, надобно было именем государя объявить, что ему поручено начальство, но и князю Багратиону надлежало дождаться сего объявления. О власть, дар божества бесценнейший! Кто из смертных не вкушал сладостного твоего упоения, кто недостойный не почитает тебя участком могущества Божие, его благостью уделяемого; кто во образе ее не признает совершенства твоего, Непостижимый?
…О власть! Трудны пути, ведущие к тебе, велика мзда достигающим! Но для чего не одних украшаешь идущих путем правым? Для чего увенчиваешь ты исторгающих тебя беззаконием? и сим расточаешь могущественные твои очарования! Твоими обольщениями, твоею таинственною силой подвизается дерзновенный…»
Главнокомандующий, терпеливо выслушавший мое возражение, простил горячность незнанию моему обращаться с людьми, и я заметил, что он часто удивлялся, как я, дожив до лет моих, не перестал быть Кандидом! Я почитаю себя простоте своей обязанным, что он не переменил ко мне своего расположения, или приметить того нельзя было, ибо ни холоднее, ни менее обязательным в обращении быть никак невозможно.
…Я в Смоленске, там, где в ребячестве моем живал я с моими родными, где служил в молодости моей, где знаком со всеми вообще, по брату моему, имеющему там родственные связи; где, могу я сказать, живал в удовольствии, ибо беспечность и свобода, размножая к тому причины, отдаляли всякое противное ощущение. Теперь я в летах прешедших время пылкой молодости, и если не по собственному убеждению, то по мнению многих, человеком порядочным и уже занимающим важное в армии место. Какие удивительные и едва ли для самого меня постижимые перевороты! Невольно вырываются у меня приятнейшие воспоминания, что я некогда платил дань любви красотам, которых Смоленск бывал отечеством. Здесь многие предметы обновляют в памяти многие происшествия, которым одна счастливая молодость может давать место и которые не повторяются в жизни!