Генерал Ермолов
Шрифт:
Они расстались.
Валий вышел, приказал трогаться, и сам возглавил свой конвой. Он молчал. И никто не смел нарушить молчание старика, только что потерявшего последнего своего сына. Кабардинцы не могли не осознавать, что сам Джембулат и был виновником своей ничем не оправданной гибели. Вельяминов имел полное право написать в донесении Ермолову:
«Кабардинцы, хотя и опечалены смертью Джембулата Кучукова, но хорошо понимают, что лишь упорство его и неукротимый характер были причиной оной. Надеюсь, что происшествие сие не произведёт никаких лишних беспокойств, а, напротив
Смерть Джембулата Кучукова послужила темой для преданий и всевозможных рассказов о нём, впрочем, ныне забытых.
Вельяминову предстояло совершить объезд Кабардинской линии, и он послал курьера за батальоном пехоты и двумя орудиями. Нет, не из-за страха, которого он не знал, а чтобы не изменять своему правилу — быть сильнее обстоятельств. Однажды ночью его разбудил адъютант и подал ему записку от Кучука. Валий писал: «Генерал! Ты изъявлял желание доказать мне своё доверие. Вот теперь представился такой случай. Дорога на Линию тебе кажется опасной, и ты потребовал себе конвой из Екатеринограда. Прошу тебя, доверься моим пятистам кабардинцам, которых я тебе посылаю. Они проводят тебя до места»{616}.
Вельяминов не имел выбора. Он должен был принять предложение валия и принял его. На рассвете нового дня начальник штаба Кавказского корпуса выехал из Нальчика. За ним, надвинув на глаза папахи, следовала партия кабардинцев. Никто не проронил ни слова. Слышен был лишь глухой стук копыт огромного конвоя.
Кабардинцы признали власть империи. Со времени гибели Джембулата Кучукова и до начала войны с Персией и Турцией ни одного акта насилия над жителями Прикубанья они уже себе не позволяли.
Глава тринадцатая.
ДВА ЛИКА ГЕНЕРАЛА ЕРМОЛОВА
НА ПОДОЗРЕНИИ У ВЛАСТИ И ОППОЗИЦИИ
Авторитет Ермолова среди подчинённых непререкаем, и всё-таки уверенность покидает всесильного «проконсула Иберии», его страшат трудности, на которые прежде пускался он решительно, опасается завистников и клеветников, превратно истолковывающих все «благонамеренные действия» главнокомандующего. Врагов у него всегда хватало.
— Когда их было много, — признавался Алексей Петрович великому князю Константину Павловичу, — я их ещё считал, а когда их стало слишком много, перестал даже думать о них.
«Ермолов был неуступчив и шероховат в сношениях с высшими сановниками, — вспоминал о нём один из современников, — резко писал, а ещё резче высказывал им свои убеждения, нередко шедшие вразрез с петербургскими взглядами, а сарказм его, на который он не скупился, задевал за живое очень многих сильных мира сего»{617}.
Только враг отечества мог рекомендовать для Кавказа такую глупость, писал однажды наместник в Петербург, делая вид, что не знает автора рекомендации, но явно метя в министра иностранных дел графа Нессельроде. Ермолов мог упражняться в остроумии, пока был жив Александр I, да и то в известных пределах. Государь высоко ценил интеллектуальные способности и военные дарования своего генерала, поэтому многое ему прощал. Но в конце его царствования проявление такой смелости стало очень опасным и для него.
Алексея Петровича одолевают мрачные предчувствия, и он делится ими с Петром Андреевичем Кикиным: «Я, не шутя, ожидаю смены, которая, может быть, и потому нужна, чтобы дать место кому-нибудь из клиентов людей могущественных… Нельзя без некоторого героизма прожить в здешней стране долгое время, зная, что каждое твое действие отравляет клевета»{618}.
Впрочем, он готов был уйти в отставку еще пять лет назад, но только по собственному желанию, а не по воле сверху. Популярность наместника стала пугать некоторых в Петербурге. Он оказался на подозрении у верховной власти. Не случайно именно в это время Александр I писал брату Николаю Павловичу:
«Ходят слухи, что пагубный дух вольномыслия разлит или, по крайней мере, разливается между войсками, что в обеих армиях равно, как и в отдельных корпусах, есть в разных местах тайные общества или клубы, которые имеют притом тайных миссионеров для распространения своих идей: Алексей Ермолов, Николай Раевский, Павел Киселев, Михаил Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников и полковых командиров»{619}.
Как видно, в списке неблагонадёжных Ермолов занимает первое место. С такой репутацией Алексею Петровичу стало трудно служить даже «великому государю» Александру Павловичу, который много лет покровительствовал этому оригинальному во всех отношениях генералу, а теперь вот заподозрил его в симпатиях к членам тайных обществ.
Великий князь и сам хорошо понимал, какое «на Кавказе необыкновенное влияние на войско» имеет Ермолов, и «решительно опасался, как бы он не вздумал когда-нибудь отложиться» от России{620}. Его высочество опасался напрасно. Алексея Петровича даже наедине с самим собой не могла посетить такая мысль. Не сложились у них отношения еще со времени парада русских войск на Каталунских полях близ Парижа, когда Алексей Петрович как мальчишку отчитал Николая Павловича, состоявшего тогда под его началом.
19 ноября 1825 года в Таганроге скончался Александр I. Узнав о смерти императора, великий князь Константин Павлович принял безоговорочное решение отказаться от престола в пользу младшего брата Николая, на чем настаивал при жизни государь, и уведомил об этом царицу-мать Марию Федоровну.
Восемь дней потребовалось фельдъегерю, чтобы доставить сообщение о смерти государя из Таганрога в Петербург — скорость невероятная. Получив это известие, генерал-губернатор столицы Михаил Андреевич Милорадович, запугивая Николая возмущением гвардии, буквально заставил его присягнуть Константину и приказал привести к присяге войска столичного гарнизона…