Генерал Ермолов
Шрифт:
Не был Николай Павлович ни искренним, ни доброжелательным, но об этом ниже…
Государь ждал победных реляций из Закавказья, а Ермолов доносил, что сначала Карабах, потом Ширвань и все прочие мусульманские провинции перешли на сторону персиян, а русские войска повсеместно отступают; неприятель почти подступил к Елизаветполю. С прибытием подкреплений главнокомандующий обещал наказать неприятеля за вероломство.
Ещё год назад Ермолов предсказывал неизбежность столкновения с Персией, но его донесениям не верили. Хуже того, граф Нессельроде убеждал правительство, что войны не будет, поэтому наместнику отказали в просьбе прислать подкрепления.
«…Хочу, государь, оправдать себя перед вами, ибо не имею счастья быть известным вашему императорскому величеству. К тому же начало службы моей новому государю сопровождается обстоятельствами, которые… могут обвинить меня. Если бы обстоятельства сии грозили лишением репутации мне одному, сумел бы я заставить молчать моё самолюбие; но когда затмевают славу оружия нашего, и в неприличном виде является могущество и величие русского государя, репутация моя перестаёт быть достоянием частным и не должна терпеть или от неблаговоления лично ко мне министра Нессельроде, или от совершенного невежества его относительно дел здешней страны и состояния Персии»{650}.
По мнению бывшего чрезвычайного и полномочного посла, Министерство иностранных дел России допустило ряд серьёзных ошибок в отношениях с Персией. И самой главной из них было признание принца Аббаса наследником престарелого шаха, что позволило ему преодолеть сопротивление старшего брата, имевшего куда больше прав на власть и немало сторонников.
Ермолов считал ошибкой и чрезмерное заискивание перед чиновниками из Тегерана, приезжавшими по каким-либо делам в Петербург. Внимание, им оказанное, они представляли дома как дань уважения к великой персидской державе, а не как изъявление благого деяния российского императора.
В то же время граф Нессельроде не счёл нужным представить новому государю Мазаровича, о чём уведомил принца Аббаса, и тот, решив, что ему выгоднее иметь дело непосредственно с министром иностранных дел России, стал откровенно пренебрегать общением с ним. Оскорблённый таким отношением к себе непосредственного начальника, Симон Иванович подал прошение об отставке. Никто даже не попытался удержать опытного дипломата.
Петербург постоянно требовал от главнокомандующего во что бы то ни стало сохранять мирные отношения с персиянами и снисходительно относиться ко всем их поступкам, «нередко весьма наглым», что принималось за робость. При этом англичане убеждали своих подопечных, что Россия не решится объявить им войну.
Ермолов предупреждал царя, что начавшаяся война с Персией неизбежно повлечёт за собой войну с Турцией. В противном случае, Тегеран никогда не решился бы вести себя так нагло. И он оказался прав.
Столь резкое послание Ермолова император получил в Москве, куда приехал на коронацию. Чиновники, обвинённые наместником в непонимании интересов России на Кавказе, бывшие рядом с царём, имели немало шансов оправдаться перед ним. А вот Алексей Петрович находился очень далеко от государя…
Ермолова обвиняли в заносчивости, в желании развязать войну, в отсутствии дарований военачальника и способностей гражданского администратора. Вот какую характеристику дал своему непосредственному начальнику его адъютант капитан Иван Дмитриевич Талызин в беседе с Иваном Ивановичем Дибичем:
— Я изучил характер Ермолова как лица исторического и нахожусь в приятельских отношениях с очень близкими к нему людьми. На него никто не имеет влияния, кроме его собственного самолюбия. Он некоторым своим любимцам позволяет иногда говорить правду о себе и даже требует этого, но никогда не следует их советам.
Чем умнее человек, находящийся при Ермолове, тем он менее подвержен его влиянию. В общем, с такими людьми он соблюдает дистанцию, даже удаляет от себя, чтобы не подумали, что кто-то им управляет. Именно поэтому генерал избавился от Тимковского, который надоедал ему своими советами и планами.
Более других Ермолов любит Грибоедова за его необыкновенный ум, фанатическую честность, широкие познания и любезность в общении. Сам стихотворец признавался мне, что сардарь Ермолу, как называют главнокомандующего горцы, упрям как камень; в генерала невозможно вложить какую-нибудь идею. Алексей Петрович хочет, чтобы всё исходило от него, чтобы окружающие повиновались ему беспрекословно.
Ермолов имеет необыкновенный дар привязывать к себе людей и привязывать их крепко, как рабов. Они знают его недостатки, но любят его.
В шутку Ермолов делит своих приближённых на две части: одних он называет «моя собственность», а других — «моя личная безопасность». Первые суть те, которым он даёт поручения; вторые — удальцы и наездники, вроде Якубовича.
Ермолова любят за мелочи: он позволяет солдатам на переходах и вне службы ходить в шароварах и широком платье; офицерам в фуражках и кое-как; мало учит… в нужде делится последним.
Важная добродетель Ермолова — он некорыстолюбив и не любит денег. Оттого статские чиновники не любят его, и хотя он не весьма бдительно истребляет лихоимцев и злоупотребления, но зато, если узнает, беда! И его боятся как огня»{651}.
На основе этого монолога Талызина Дибич составил всеподданнейший доклад, в котором, кроме того, что я уже описал, отметил также, что адъютант Ермолова имел лишь одно постоянное поручение главнокомандующего — «разнюхивать, что говорят о нём здесь и как судят», В общем, моему герою невозможно приставить крылья, всё равно не приживутся, поэтому и не буду. Пусть читатель принимает его таким, каким сам его видит.
Я уже подчёркивал, что Николай Павлович не был ни искренним, ни доброжелательным. 11 августа 1826 года, он уведомил Алексея Петровича, что направил к нему генерал-адъютанта Ивана Федоровича Паскевича якобы в помощь и для подробного изъяснения ему, Ермолову, его царских намерений, а на самом деле — для вступления в командование Кавказским корпусом вместо него. Не сразу, конечно, через некоторое время, по мере накопления «компромата».
Перед отъездом Паскевича царь принял его в своём кабинете.
— Мне Дибич сказал, что ты не хочешь ехать на Кавказ, — встретил Николай Павлович Паскевича, протягивая ему руку, — но я тебя прошу, сделай это для меня.
— Но там же Ермолов, государь. Что я буду делать и чем смогу помочь дурному состоянию дел, коль у него и сил мало? К тому же я болен и не выдержу тамошнего климата, который мне известен, — нарочито противился Иван Фёдорович. — Я буду в подчинении у Ермолова, — добавил Паскевич после непродолжительной паузы, — а потому не смогу сделать никакого распоряжения и отвечать за него.