Генерал-фельдмаршалы в истории России
Шрифт:
О, вождь несчастливый! Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И в имени твоем звук чуждый не взлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
Отвечая на обвинения иных ультрапатриотов, увидевших в этом стихотворении попытку оскорбить чувство национальной гордости и унизить память о Кутузове, Пушкин восклицал: «Неужели должны мы быть неблагодарны к заслугам Барклая де Толли потому, что Кутузов велик?.. Барклай, не внушающий доверенности войску, ему подвластному, окруженный враждой, язвимый злоречием, но убежденный в самом себе, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко поэтическим лицом» [14] . Остается добавить, что время расставило все по своим местам: благодарные потомки помнят своего национального героя. Михаилу Богдановичу установлены памятники в Москве (у музея «Кутузовская изба») и в Санкт-Петербурге (у Казанского собора).
Князь Александр Иванович Барятинский (1815–1879)
Бывало, решали на Руси и за князей: жениться им или нет, и кого именно брать в боевые подруги. Не хватит решимости отказаться от нежелательных уз Гименея, так вмиг окажешься под венцом.
В такую ситуацию в 1850 г. попал и Александр Барятинский. Но тут выяснилось, что ему не занимать мужества не только на поле брани, но и в житейских ситуациях. Князь решительно отверг задуманный в придворных кругах план женить его на М.В. Столыпиной, хотя и знал о возможном недовольстве Николая I, которое, кстати, не замедлило последовать.
Всего себя он посвятил изучению вопроса, беспокоившего его уже полтора десятка лет, с тех пор, как он впервые оказался на Кавказе: как, наконец, установить мир в этом полюбившемся ему крае? Немногих отличает такая вот целеустремленность, но без нее, как показывает жизнь, редко удается достичь чего-то по-настоящему стоящего. Барятинскому удалось: забегая вперед, скажем, что именно ему, ставшему через несколько лет наместником на Кавказе, в первую очередь принадлежит заслуга водворения мира в этой «жемчужине» России.
К заветной цели стать профессиональным военным Александру пришлось идти через тернии: отец считал, что дал сыну прекрасное домашнее образование вовсе не для того, чтобы тот стал военным. Только благодаря поддержке императрицы Александры Федоровны 16-летнему юноше удалось добиться зачисления юнкером в Кавалергардский полк, а по окончании школы гвардейских подпрапорщиков (позднее – Николаевское кавалерийское училище) стать корнетом лейб-Кирасирского полка. Правда, поначалу, то ли отдавая дань молодечеству, то ли в силу традиций тогдашней «золотой молодежи», новоиспеченный кирасир все больше «гусарил», да так, что на это обратил внимание сам Николай I.
…В биографиях советских людей разных поколений были Испания, Китай, Египет, Вьетнам, Афганистан. Похожую «школу характеров» – Кавказ проходила и молодежь XIX в., современники Барятинского. Здесь из молодого повесы быстро сформировался настоящий боевой офицер, отличавшийся к тому же глубоким интересом к истории и географии края, обычаям и традициям населявших его народов. Как пригодились ему плоды такой пытливости в дальнейшем!
Служба Барятинского на Кавказе началась с участия в экспедиции генерала А.А. Вельяминова за Кубань. 21 сентября 1835 г. лихая атака в пики на горцев позволила вверенному ему авангарду опрокинуть и рассеять неприятеля. При этом сам командир получил тяжелое пулевое ранение в бок и чуть не попал в плен.
Вернувшийся для лечения в столицу Барятинский был назначен состоять при наследнике цесаревиче Александре Николаевиче, а через несколько лет – непосредственно его адъютантом. У иного бы дух захватило от перспектив: обширный круг светских знакомств, близость к царской фамилии позволяли быстро и безопасно – главное тут не поскользнуться на паркете во время очередного бала да не промахнуться, участвуя в одной из многочисленных великосветских интриг – расти по служебной лестнице. Александр Иванович чувствовал иное призвание: в 1845 г. он испросил новую командировку на Кавказ, где уже в чине полковника вступил в командование батальоном в составе Кабардинского полка.
Череда стычек и боев Кавказской войны, сотрясавших регион, сопровождалась немалыми жертвами с обеих сторон. К моменту прибытия Барятинского русское командование все чаще стало прибегать к карательным экспедициям. Наиболее значительное дело, в котором довелось участвовать молодому офицеру, это – Даргинская экспедиция 1845 г. главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом князя М.С. Воронцова против Шамиля. Полтора века минуло с тех дней, но названия многих упоминаемых ниже населенных пунктов хорошо известны современному читателю по газетной хронике чеченских событий 1995–1996 и 1999–2000 гг. Занятие Теренгульской позиции, аулов Бурунтай, Гоцатль и Анди, сражение на Андийских высотах, где регулярным войскам пришлось брать приступом укрепления горцев, штурм
Дарго, двухдневный бой при отступлении у Шаухаль-Берды – везде довелось отличиться Барятинскому, получившему при этом два огнестрельных ранения ( см. очерк о М.С. Воронцове ).
«Из главных виновников в столь блестящем успехе оружия нашего, – подводил итог экспедиции главнокомандующий Воронцов, – полковника кн. Барятинского я считаю в полной мере достойным ордена Святого Георгия 4-й степени: он шел впереди храбрейших и подавал собою пример мужества и неустрашимости в деле, которое в летописях Кавказа всегда будет славным».
Александру Ивановичу, видно, на роду было написано все время воевать. Даже в ходе заграничного отпуска, взятого для излечения. Узнав, что Барятинский следует через Варшаву, наместник Польши И.И. Паскевич-Эриванский задержал его и привлек к подавлению очередного мятежа. Во главе отряда из 500 казаков «с отличной ревностью, деятельностью и мужеством, не справляясь с числом мятежников, с необыкновенной быстротой преследовал все их войско, сформировавшееся в Краковском округе, и отбросил оное в прусские границы», – доносил после этого его непосредственный начальник [15] .
С Кавказом он до конца карьеры был, по сути, неразлучен, исключая разве что довольно непродолжительное пребывание в столице и заграничные поездки на курорт. Уже в 1847 г. он вновь возвратился в регион командиром Кабардинского полка. За три года прослыл начальником строгим, в требованиях дисциплины даже беспощадным, но чрезвычайно заботливым о подчиненных, входящим во все мелочи полкового хозяйства. При нем какие бы то ни было злоупотребления интендантов оказывались просто невозможными. А вот в свой карман Барятинский для интересов службы нередко заглядывал. Так, за счет собственных средств закупил во Франции и перевооружил полк современными по тому времени двуствольными штуцерами. Льежские штуцера, в отличие от уже имевшихся на вооружении, позволяли вести огонь как пулей, так и картечью, и были оснащены штыками. Это давало охотникам Кабардинского полка ощутимые преимущества перед горцами, вооруженными винтовкой и саблей. Не случайно команда кабардинцев-охотников считалась лучшей на Кавказе.
Умножил Барятинский за это время и личный послужной список. В дополнение к нескольким орденам он за отличия при атаке укрепленного лагеря горцев на реке Кара-Койсу 23 июня 1848 г. был произведен в генерал-майоры и удостоен зачисления в свиту его императорского величества.
В 1850 г., как уже знает читатель, Александр Иванович прогневал государя, отказавшись жениться против собственной воли. Очевидно, не очень при этом расстроился, зная, что дальше фронта, то бишь Кавказа, не пошлют. А именно этого он больше всего желал. И впрямь уже в мае ему было приказано сопровождать в Тифлис наследника-цесаревича. В конце того же года Барятинский стал командиром Кавказской гренадерской бригады, а весной следующего, 1851 г., – начальником левого фланга Кавказской линии. Все это время (до 1853 г.) полководец провел в Чечне, «настойчиво и систематически подчиняя ее русскому владычеству». В истории военного искусства остались его решительные действия против Шамиля у села Воздвиженское, при взятии с боем Шалинских укреплений, блестящая атака неприятельской позиции на Мичике и штурм аула Хан-Кале.
Все более явственно вырисовывалась оригинальная тактика действий Барятинского, позволявшая решать сложные задачи с минимальными потерями: широкое ведение разведки, использование скрытых обходов. Он широко применял рубку просек, которые открывали войскам простор для маневренных действий между опорными крепостями. Новым словом была тесная координация действий различных войсковых подразделений и милиции.
И вот что еще важно: в отличие от многих столичных сановников, Александр Иванович понимал, что одной только военной силой Кавказ не замирить, поэтому немало сил положил на административно-хозяйственное переустройство края. На захваченной территории прокладывались дороги и просеки, в поддержку центральной власти на местах создавались органы военно-народного управления с учетом традиций горских народов. Хасав-Юрт, где дислоцировался Кабардинский полк, быстро стал расти и притягивать к себе всех, кто не желал присоединяться к Шамилю. Барятинский умело использовал традиционное право народов этих мест, противопоставляя его нормам шариата, без крайней необходимости не нарушал местные обычаи, щадил самолюбие горцев.
Возведенный в чин генерал-лейтенанта Барятинский в 1853 г. с согласия Воронцова был назначен на должность начальника штаба отдельного Кавказского корпуса. Открывалось, таким образом, широкое поле деятельности, чего давно жаждал полководец.
Борьбу с Шамилем, однако, пришлось временно свернуть из-за начавшейся Крымской войны. Барятинский был командирован в Александропольский отряд князя В.О. Бебутова и принял активное участие в сражении у селения Кюрюк-Дара, решившего судьбу всей кампании в Закавказье. 6 июля 1854 г. 18-тысячный русский отряд наголову разгромил 40-тысячную (по другим подсчетам, 60-тысячную) армию турок.
Не поладив с генералом Н.Н. Муравьевым, заменившим умершего Воронцова, Александр Иванович уехал в Санкт-Петербург. Но, оказалось, только для того, чтобы в октябре 1856 г., будучи произведенным в генералы от инфантерии, вернуться в качестве главнокомандующего отдельным Кавказским корпусом (позднее – армией) и наместником его императорского величества на Кавказе. Он обратился к подчиненным с по-суворовски лаконичным приказом: «Воины Кавказа! Смотря на вас и дивясь вам, я вырос и возмужал. От вас и ради вас я осчастливлен назначением быть вождем вашим, и трудиться буду, чтобы оправдать такую милость, счастье и великую для меня честь». За энергичным приказом последовала столь же энергичная целеустремленная деятельность, позволившая в три года прекратить, наконец, длившуюся более полувека войну.
Барятинский проявил поистине государственный подход к делу, которого, к слову сказать, так недостает многим нашим современникам – военным и госчиновникам, взявшимся в посткоммунистическую эпоху решать проблемы Чечни. Скорейшее замирение на Кавказе требовалось самым настоятельным образом, ибо благоприятную почву находила здесь антирусская пропаганда Англии, Турции, Персии. Кроме того, война лежала огромным бременем на казне и не позволяла включить этот богатейший регион в хозяйственный и культурный процесс в рамках всей империи.
Чтобы быстро завершить боевые действия, был разработан план, предусматривавший решительное наступление на горцев, которые сосредоточились в восточных районах Чечни и Дагестана, с одновременным затягиванием уже существовавшей блокадной петли. С этой целью генерал Н.Н. Евдокимов, ставший теперь начальником левого крыла, должен был нанести удар по Шамилю в Чечне и отсюда проникнуть в Дагестан. Со стороны Лезгинской линии предполагалось постоянно и систематически ослаблять горцев разорением непокорных аулов, препятствуя оказанию помощи Шамилю с их стороны. Действия в Западной Чечне пока признавались второстепенными.
С завершением Крымской войны на Кавказе была сосредоточена 220-тысячная армия. Все ее генералы, начиная с Барятинского и начальника главного штаба Кавказской армии (в нее был преобразован отдельный Кавказский корпус) Д.А. Милютина, имели опыт горной войны, научились использовать численный перевес и превосходство современного стрелкового оружия. По указанию нового наместника воевали не только штыком, но и топором: рубили просеки, повышавшие маневренность войск, защищали их новыми крепостями. Барятинский нашел и еще один важный резерв: не останавливаясь перед подкупом, он повел дружелюбную политику в отношении мирных горцев, укрепляя тем самым свои позиции и ослабляя противника.
«Шамиля, – писал современник, – всегда сопровождал палач, а Барятинского – казначей, который тут же награждал отличившихся главарей и предводителей золотом и драгоценными камнями». В результате сочетания силовых и дипломатических средств давления на противника русским к 1859 г. удалось подчинить всю равнинную Чечню и восток Дагестана.
Напрасно взывал к уставшим от войны чеченцам Шамиль. С взятием 1 апреля 1857 г. его горной резиденции аула Ведено от некогда обширного имамата осталось лишь несколько районов горного Дагестана.
Чувствуя, что борьба вступает в решающую фазу, Барятинский выехал непосредственно к войскам. Вместе с начальником штаба – будущим фельдмаршалом Милютиным он подготовил мощную наступательную операцию против последнего прибежища имама. Финал трагедии разыгрался в августе 1859 г. у дагестанского аула Гуниб. Скала, где он был расположен, представляла из себя природную крепость, к тому же укрепленную по всем правилам военной фортификации. И тем не менее отряд из 400 человек, которым располагал имам, конечно, не мог сдержать подавляющую силу царских войск. 18 августа Барятинский предложил Шамилю сдаться, обещая отпустить его в Мекку с теми, кого пожелает взять с собой. Имам отказался, не поверив в искренность русского полководца, и с вызовом заявил: «У меня есть еще в руке шашка – приди и возьми ее!».
Тогда рано утром 25 августа начался решительный штурм. В самый разгар боя, когда осажденных осталось не более 40 человек, и они готовились подороже продать жизнь, огонь неожиданно прекратился: Барятинский вновь предложил почетную сдачу. Шамиль был убежден в коварстве «неверных», но отказ сыновей от дальнейшего сопротивления и уговоры соратников не подвергать гибели женщин и детей сломили старика.А то, что затем произошло, не укладывалось ни в какие прежние представления имама о многолетнем противнике. Завидев ожидавшего его Барятинского, Шамиль готов был услышать в ответ на предыдущий отказ от капитуляции: «А что, донгуз (свинья), где твоя шашка, которую ты предлагал мне взять самому?» – и тут же заколоть себя, тем избегая позора. Но к великому изумлению ему были оказаны почести, подобающие главе государства, пусть и побежденного. А с Барятинским его потом надолго связала личная дружба.
О завершении войны наместник на Кавказе объявил лаконичным приказом 22 августа 1859 г.: «Воины Кавказа! В день моего приезда в край я призывал вас к стяжанию великой славы Государю, и вы исполнили надежду мою… Шамиль взят – поздравляю Кавказскую армию» [16] .
Александр II по достоинству наградил полководца: к ордену Св. Георгия 2-й степени за успехи в Дагестане добавились орден Св. Андрея Первозванного за Гуниб, назначение шефом Кабардинского полка и, наконец, производство в генерал-фельдмаршалы. Войска встретили эту новость ликованием, не без оснований считая ее «наградой всему Кавказу».
За тот короткий срок, в течение которого расстроенное здоровье еще позволило Барятинскому заниматься военно-административными и хозяйственными преобразованиями края, им было сделано немало. Из бывших Черноморского и Линейного казачьих войск были образованы Кубанское и Терское войска, сформированы Дагестанский конно-иррегулярный полк и Дагестанская постоянная милиция. На Кубани заложен ряд новых укреплений и станиц, открыты Сухумская и Константиновская морские станции, учреждены военные училища. На карте империи появилась Бакинская губерния.
Планов строилось еще больше, но уже в 1862 г. Барятинский вынужден был просить государя об отставке по болезни. Сохранив за собой членство в Государственном совете, Александр Иванович жил потом у себя в имении в Варшавской губернии и оставался как бы в тени. Появляться на людях заставляла его только очередная опасность для России извне.
Так, накануне русско-турецкой войны 1877–1878 гг. возникла мысль о назначении его главнокомандующим. Она, правда, не была реализована. Но с окончанием войны, будучи недовольным решениями Берлинского конгресса, унижавшими Россию, фельдмаршал уже сам предложил свои услуги в предвидении возможных международных осложнений. С его участием в Петербурге даже обсуждался план предполагаемых военных действий.
Нельзя умолчать еще об одной странице в биографии князя. Когда в 60-е годы под руководством военного министра Д.А. Милютина, его бывшего подчиненного, развернулись военные реформы, Александр Иванович выступил резким противником ( см. очерк о Д.А. Милютине ). Военачальники разошлись во взглядах на пути реформирования: А.И. Барятинский считал наиболее подходящим прусский вариант, при котором руководство армии формально принадлежало императору, а фактически – начальнику Генштаба. Однако национальная традиция, испытанная десятилетиями, ратовала за концентрацию всей полноты управления военной организацией государства в руках военного министра. И последующая история подтвердила правоту Милютина.
Земной путь Барятинского пресекся в марте 1879 г. Три дня по указу императора российская армия носила траур по своему фельдмаршалу «в ознаменование памяти к доблестным заслугам его престолу и отечеству». 80-му пехотному Кабардинскому полку было дано имя князя Барятинского, и сам Александр II принял на себя звание шефа полка.
При всей скромности и величии души наш герой вовсе не был склонен приуменьшать свою роль в истории. Когда 25 августа 1859 г. закончился штурм Гуниба, и на склоне горы показался спускающийся к своим победителям Шамиль, Барятинский, как вспоминал Милютин, сказал ему: «Знаете ли, Дмитрий Алексеевич, о чем думал я теперь? Я вообразил себе, как со временем, лет чрез 50, чрез 100, будет представляться то, что произошло сегодня; какой это богатый сюжет для исторического романа, для драмы, даже для оперы! Нас всех выведут на сцену, в блестящих костюмах; я буду, конечно, главным героем пьесы, – первый тенор, в латах, в золотой каске с красным плюмажем; вы будете моим наперсником, вторым тенором; Шамиль – basso profundo (глубокий бас. – Ю.Р .)…» [17] . Сказано вроде бы в шутку, но, представляется, в этих словах был затаен большой смысл.Граф Федор Федорович Берг (1790–1874)
Неман еще нес по волнам бревна, солому, разбитые обозные ящики и прочие следы переправы наполеоновской армады, вторгшейся в Россию, а по дороге из Вильно в Ковно босой, с котомкой за плечами и сапогами на палке споро шагал невысокий юноша. Федор Берг, слушатель университета в Дерпте (так тогда назывался Таллин), сорвался с места, лишь только стало известно о наступлении французов. Денег, правда, было в обрез (Берг происходил из небогатой дворянской семьи Лифляндской губернии), хватило их лишь до Вильно, и дальнейший путь преодолевался уже пешком.