Генерал Коммуны
Шрифт:
Артиллерийская пальба не прекращалась. Артур и Рульяк находились на площади Бастилии. Врублевский послал их сюда для связи с отрядом Нерваля, и они помогали таскать камни, устанавливать орудия, готовиться к завтрашнему бою.
Улица Риволи (май 1871 года).
Под утро пошел дождь. Обессиленные, мокрые, они вместе с несколькими коммунарами забрались в разбитый мебельный магазин и с комфортом разлеглись на мягких диванах.
В разгаре боя среди защитников площади распространился слух о перемирии. Передавали подробности о переговорах с пруссаками, о визите Уошберна. Некоторые утверждали, что версальцы уже подписали условия, другие сомневались.
Командир отряда Нерваль ничего толком не мог ответить. Он видел только одно: настроение людей резко изменилось. Мысль о перемирии все сильнее овладевала измученными гвардейцами.
— Какого черта мы тут деремся, если они договорились? — сказал сосед Артура. — Все равно по условиям — Париж наш!
— А если это враки? — спросил Артур.
— Во всяком случае, наверное, с пруссаками договорились. Они нас примут.
Слухи становились все упорнее. Связной из штаба подтверждал, что он собственными глазами видел в мэрии XI округа американского посланника. «Длинный такой, как бильярдный кий, — рассказывал он, — губы тонкие, вроде вермишели…»
— Убирайся к дьяволу со своей вермишелью! — заорал на него Нерваль. — Все это провокация, граждане!
Тяжелый снаряд ударил в середину баррикады. Камни взметнулись высоко вверх вместе с землей и песком и с грохотом посыпались на площадь. Артур вскочил, отряхиваясь. Нерваль отозвал его в сторону.
— Беги на площадь Шато д’О. Там Варлен. Узнай, правда ли, что болтают, или нет.
На площади Варлена не было. Артур бросился вперед по бульвару Сен-Мартен, где шел бой. Разбитая артиллерией баррикада на перекрестке была покинута, но версальцы топтались где-то впереди, сдерживаемые ружейным огнем. Артур ничего не понимал. Кто стреляет? Откуда? Он пригнулся за развороченным валом булыжников, озираясь по сторонам. Из ворот его позвал слабый голос. Там лежал раненный в ногу гвардеец. Он сказал, что коммунары засели на верхнем этаже дома. Артур поднял его и, поддерживая, помог взобраться по лестнице. Двери квартир были заперты. На верхнем этаже Артур, невольно улыбаясь, дернул ручку звонка. Тоненько, совсем по-мирному звякнул колокольчик. Дверь открыл Варлен.
— Вам кого? — они расхохотались. Даже раненый гвардеец смеялся.
— Мы заметили тебя сверху, — сказал Варлен Артуру.
В комнатах висел синий пороховой дым. Известка хрустела под ногами. У окон стояли коммунары. Они стреляли вниз. Отсюда открывался вид на ворота Сен-Дени и на пересекающую бульвар улицу Фобург. Дом превратился в крепость. В перегородках были пробиты дыры. Двигаясь от окна к окну, гвардейцы переходили из одной квартиры в другую и стреляли.
— Неплохо? Этому меня научил Домбровский.
О перемирии Варлен ничего не знал.
— Одно из двух: или все это ложь, или подлая провокация, — сказал он. Влажные глаза его сузились. — Я вчера видел Рида. Он встретил утром Уошберна со свитой. У них зашел разговор об «ужасах кровопролития», и знаешь, как выразился Уошберн? Он сказал: «Все, кто принадлежит к Коммуне, и те, кто сочувствует ей, будут расстреляны». Подожди, ты не горячись. Так вот. Перед Ридом ему стесняться нечего, и, выходит, если Уошберн приехал в Совет Коммуны, то с единственной целью заманить нас в ловушку. Ты отправляйся к Делеклюзу. Предупреди его. Я не могу сейчас отлучиться. Останови их любой ценой.
К Варлену подошел лейтенант.
— Версальцы обходят дом слева, — сказал он, козырнув черной рукой.
Артур сбежал вниз по лестнице. Он хорошо знал этот район. Не выходя на улицу, дворами, через сарайчики, заборы, помойные ямы, он перебрался к Старым докам и, миновав баррикады у казармы Дуан, направился к мэрии.
Молва о переговорах, о том, что пруссаки берут под свою защиту коммунаров, как круги на воде, расходилась во все стороны от мэрии XI округа. Эти слухи разъедали волю гвардейцев. Чем ближе Артур подходил к мэрии, тем печальней становилась картина. Группы раненых тянулись к восточным фортам, надеясь на нейтралитет пруссаков. Вместо того чтобы укреплять баррикады, командиры ждали приказа о перемирии.
А в это время Совет Коммуны заслушивал сообщение Арно о посредничестве Уошберна. Мнения разделились. Делеклюз и Верморель призывали к осторожности. Не имея доказательств, они руководствовались только чутьем революционеров. Тейс, Арно и еще несколько человек поддерживали их. Однако все остальные считали, что Коммуна ничем не рискует. Перед ними возникла надежда, и они тянулись к ней, думая не о себе, а только о защитниках Коммуны. Кто-то предложил допустить на заседание американца. Уошберн подтвердил вчерашнее предложение. По мере того как он говорил, лица людей прояснялись. Коммуну можно спасти! Коммуна будет жить!
Американец говорил с достоинством, чуть излишне размахивая сухими палками рук. Его глаза, тонкий длинный нос, извилистые губы все время вели между собою какую-то непонятную игру: когда глаза усмехались, крылья ноздрей вздрагивали, принюхиваясь, а губы обтягивали сильную челюсть. Он возбуждал у Делеклюза инстинктивное опасение.
— Откуда такая участливость к Коммуне, господин посланник? — вырвалось у Делеклюза.
— Моя страна всегда была человеколюбивой. Демократизм Штатов известен всему миру, — отвечал Уошберн. — Я понимаю ваши опасения, господин Делеклюз. Но ведь Домбровский, например, был тоже иностранец?
— Домбровский не был иностранцем, — строго сказал Делеклюз. — Домбровский был коммунаром.
Быстрая, как взмах ресниц, усмешка скользнула по лицу американца. Он обернулся к членам Коммуны, как бы говоря: «Стоит ли обижаться на этого вздорного старика? В конце концов все зависит от вас. Я, простой малый, пришел сам, без всяких хитростей, не считаясь ни с чем, потому что хочу вам помочь, неужели вы оттолкнете мою честную руку?»
— Коммуне стоит только послать своих комиссаров в Венсен, чтобы установить условия перемирия и убедиться в моей правоте, — сказал он. — Я сам пойду с ними.