Генерал Власов. Анатомия предательства
Шрифт:
Потом командир полка послал меня с бойцом Сафоновым разведать позиции и оборону немцев.
— Может, — говорит, — там и кабель найдете, чтобы связь проложить.
Оборону я знал хорошо. Вечером подошли к стыку между пехотой и минометчиками противника. Тихо продвигались позади его боевых точек, которые были устроены у немцев так: немного выкопанной земли, сверху сделано крышей перекрытие и засыпано. Отверстие для огня и выход. Поразить точку можно только артиллерийским или минометным огнем.
Подошли к точке, от которой шла телефонная связь.
Осмотрели.
Так и сделали. Я уже намотал полкатушки, когда выбежал немец, пощупал, провода нет, побежал дальше по линии.
Когда я домотал кабель, подошел Сафонов. Предложил ему: «Давай пойдем правее, прямо к своим, а то там можем нарваться».
Мне было получено командовать на переднем крае.
— Никонов, — сказал командир полка. — Иди принимай, вон пополнение пришло.
Вышел, смотрю, там одни лейтенанты, старшие лейтенанты и капитаны. Я к комполка:
— Товарищ майор, я только лейтенант, а там даже капитаны есть. Куда я их?
— Принимай и веди на передний край! Только сперва перепиши всех.
Отошли.
Я начал записывать, кто прибыл. А на переднем крае немец заактивничал, открыл стрельбу. Комполка звонит артиллеристам и просит:
— Давбер! Дай огонька, немцы зашевелились, ау меня пополнение туда еще не пришло.
Вдруг выстрел, и наш снаряд около нас упал и взорвался.
Упал в воронку, со мной еще три человека. Остальные бегут, кто куда. Затем второй, третий снаряд. Кричу:
— Ложись в воронки!
А они не обстреляны и бегут от снаряда к снаряду. Комполка закричал, заругался в телефон:
— Давбер, ты наших разбомбил.
Тогда бомбежка кончилась. У меня осталось от прибывших только семь человек. Остальные убиты и ранены. Второй раз, при мне, комполка просил Давбера помочь артиллерией, и оба раза он бил по нам.
Ранило Шишкина Трофима Константиновича, земляка из Тобольска. Пуля зашла спереди, ниже горловой ямки и сзади, внизу легких, вышла. Посмотрел, у него крови нет.
— Как себя чувствуешь? — спрашиваю.
— Ничего! — говорит. — А что теперь делать?
— Иди в санчасть, — говорю, — может, чем-нибудь помогут, и еды там лучше какой-нибудь найдешь. Здесь мы все пообъели, ни одного листочка не найдешь.
Я сказал так, хотя был приказ с переднего края раненым не уходить.
— Пойдем, — сказал он. — Попьем воды, как чаю.
Отошли немного, попили воды и простились.
Пищи не получали, люди уже умирали с голода. У меня появились сильные боли в животе. После того как заметил, что не ходил по тяжелому более 15 суток, отпросился в санчасть.
— У нас ничего нет, даже клизмы… — сказал начальник санчасти Сидоркин.
Поставили укол морфия. Сходили за клизмой к соседям, и там нет. Поставили еще укол и сказали:
— Триста метров санбат от нас, сходи туда, может, там что
Пришел в санбат, там одни трупы. Большие ямы выкопаны, метров десять в длину и широкие. Одни ямы были закопаны, а другие не закопаны с трупами, да еще кругом на земле лежат трупы. Мне показалось, есть несколько человек еще живые. Ходящих никого нет. Увидел, на пне сидит один, по виду медик. Больше никого нет.
— У меня такое дело, — спрашиваю его, — нет ли у вас чем-нибудь помочь?
Не шевелится, глаза смотрят в одно место и ни слова. Спросил несколько раз. Без толку. Понял его состояние и сказал:
— Слушай, может, я еще живой останусь.
Он выговорил одно слово: «В телеге».
Телега рядом, достал там полбутылки касторки, выпил и в санчасть. Пока шел эти метры, два раза падал без сознания. Очувствуюсь и опять вперед.
Это было 22 июня 1942 года.
В санчасти поставили третий укол морфия и сказали:
— Вон рядом, 15 метров, лежит подбитый наш самолет У-2, может, там что есть.
Подошел к самолету, метрах в трех от него лежит погибший летчик. Самолет разбит. Нашел шланг, около полутора метров длиной со сплюснутой воронкой, на другом конце металлический винтовой наконечник с краником. Сидоркин говорит:
— Этим нельзя помочь, все изорвешь, и умрешь.
— Все равно умирать. — ответил я.
Взял воды, отошел к самолету, привязал шланг к березке, залил водой, заправил, открыл краник и потерял сознание. Когда очнулся, посмотрел, лежит как спрессованная кость, сантиметров пятнадцать, и как вода, жидкая зелень. Встал, подошел к медикам. Спросили:
— Ну, как, все вышло?
Ослаб, направился к своим. Иду и вижу, у сломанного дерева лист травы, сантиметров 12 длины и 6 ширины. Удивился, как он остался, нигде никакого листочка не найдешь. Сорвал и съел. Пришел, силы иссякли, и я лег.
23 июня я уже не мог встать и лежал не двигаясь.
Самолеты летали группа за группой. Стреляли из пулеметов и спускали бомбовые снаряды, которые в большинстве в болоте не рвались, только ухали. Спасались в воронках, да и передний край мало подвергался атаке, так как расстояние между позициями было не более 50 метров.
Меня спросили:
— Скоро выходить будем, а ты как?
Я показал на автомат, что у меня пуля есть в нем для себя.
Бойцы уже падали и умирали.
Вижу, боец Александров встал, ловится руками за воздух, упал, опять встал, упал и готов. Вижу, как зрачков не стало, конец. Пришел Загайнов, адъютант комполка, увидел меня и говорит:
— Никонов, что с тобой?
— Все! — сказал я.
— Обожди, я часа через полтора приду.
Пришел раньше и принес кусков подсушенной кожи с шерстью и кость сантиметров пятнадцать длины. Шерсть я обжег и съел эту кожу с таким вкусом, что у меня в жизни больше ни на что такого аппетита не было. У кости все пористое съел, а верхний слой сжег и углем съел. Так все делали. У голодного человека зубы такие крепкие, как у волка.