Генму
Шрифт:
— Макароны, — негромко подсказала Мона.
— Точно! — обрадовался господин Миккейн. — Впрочем, на юге Эуро до сих пор сохранилась традиция приготовления похожего блюда с мясным фаршем и соусом из томатов. Спагетти. Мона умеет их готовить.
Женщина зарделась, точно услышала самую лестную похвалу.
— Мне почему-то больше нравится традиция сочетать мясо с овощами, — продолжал историк, работая ножом. — Хм… Наверное, потому что во мне больше эурийской крови. Но вот что я хм… позаимствовал у предков русийцев и шамбалийцев — это хлеб.
Он взял с блюда кусочек того самого странного
— Это… удивительно, — прошептал мальчик.
Историк просиял.
— Когда-то это был самый простой и самый необходимый продукт в культуре наших предков. Доподлинно неизвестно, но есть мнение, что исчезнувшие монголоидная и негроидная расы не придавали хлебу такого значения. Наши же предки и предки русийцев употребляли хлеб практически с любой пищей, особенно этим славились русские. К хлебу у них было практически сакральное отношение. «Плох обед, коли хлеба нет», «Каша — матушка наша, а хлебец ржаной — отец наш родной», «Без хлеба куска везде тоска», «Не трудиться — хлеба не добиться», наконец, «Хлеб всему голова» и многое другое — такие бытовали в их обществе поговорки. Хлебом называли не просто блюдо, а любую пищу, саму жизнь. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», — говорили они, обращая взоры к небесам.
— И… и что, хлеб с неба падал? — рискнул задать вопрос Найт.
— Нет, что ты! — засмеялся господин Миккейн. — Это они так молились.
Найт нахмурился. Он решительно ничего не понимал. Молиться — это значит готовиться к смерти, глядя в глаза своему будущему убийце. Те так и приказывают обычно: «А теперь молись». При чём тут русийцы, их предки, хлеб и небеса?
— Дорогой, ты совсем запутал мальчика, — Мона прикоснулась к ладони хозяина. — Дай ему доесть спокойно. А потом всё подробно объяснишь ему в гостиной, за чаем.
Господин Миккейн улыбнулся ей в ответ и последовал совету.
Глава 11
Через полчаса мужчина и мальчик сидели в удобных креслах в большом помещении, стены которого были оклеены узорчатой бумагой или тканью — Найт никак не мог разобрать. Высокие окна были задрапированы тяжёлыми портьерами, никаких жалюзи или матовых стеклопластиковых панелей. Оба кресла располагались перед самым настоящим камином, между ними красовался маленький столик из натурального дерева. Хотя не исключено, что и из удивительно качественной имитации этого природного материала. У стен стояли высокие стеллажи со старинными книгами. Просто невероятное количество — не меньше пяти десятков! На стенах висели такие же картины, как и в коридоре, ведущем в ванную.
Господин Миккейн дал Найту время вдоволь поразглядывать диковины. Потом Мона принесла ароматный чай в маленьких чашечках, блюдце с пастилой и крекерами, а сама уселась в уголке на диванчике и принялась вязать что-то, судя по уже вполне угадывающейся форме — свитер. Найт уставился на неё. Он никогда не мог предположить, что вязать можно руками, а не задавать программу для автомата. Мона почувствовала взгляд, подняла глаза и улыбнулась. Найт поспешно отвернулся. Смотреть на чужую самку невежливо и вообще предосудительно!
Господин Миккейн вдруг нарушил тишину:
— Я заметил, ты очень хорошо воспитан, Найт. Редкое качество для мальчика, обучающегося на Боевом отделении. Признаться, я был удивлён твоими манерами. Кто научил тебя этикету?
Найт напрягся и с усилием проговорил после паузы:
— Один… добрый человек.
— А разве он не рассказал тебе про искусство прошлого? Ты смотришь на картины так, будто видишь их впервые.
— Это так, — кивнул Найт. — Мой… опекун не посчитал нужным обучить меня азам истории.
— Странно, — покачал головой историк, отхлёбывая из чашечки. — Впрочем, этот пробел твоего образования могу восполнить и я. Конечно, если хочешь.
— О, господин учитель, конечно же, хочу! — воскликнул Найт.
— Что ж, выбирай, о чём ты хочешь узнать в первую очередь? — господин Миккейн жестом указал на картины и фотографии на стенах.
Найт растерялся, протягивая руку то к одной картине, то к другой, приоткрывая рот, но тут же поворачивался в другую сторону. Ему очень хотелось узнать сразу всё обо всех этих артефактах прошлого.
— Ты не последний раз у меня в гостях, Найт, — заверил господин Миккейн, — так что постепенно ты узнаешь что-то о каждом из этих произведений искусства.
— Ну тогда… Ммм… Вот эта.
— Хм, — господин Миккейн поставил чашку на столик и скрестил на груди руки. — Интересный выбор. Впрочем, не удивительный для будущего киборга. Итак, художник начала-середины XX века доядерной эпохи Отто Дикс и его масштабное полотно, полиптих под общим названием «Война». Подобно средневековым многостворчатым алтарям, он написан на дереве. С одной стороны, изображённое на картине очень реалистично, а с другой — очень символично, что роднит Дикса со знаменитым художником-мистиком ещё более отдалённого прошлого — Иеронимусом Босхом. В центральной части «Войны» изображено как будто царство смерти. Справа марширующие солдаты кажутся призраками, мы можем догадаться, что художник хотел сказать: «Они обречены на гибель». Над ними уже реет призрак смерти. Может быть, он изображён в виде вот этого трупа, повисшего на колючей проволоке. Смотри, он как будто летит над полем, усеянным мёртвыми телами. В нижней части вповалку лежат всё те же мертвецы. Как итог, как черта, которую подводит война под человеческой жизнью. Всё это художник видел и переживал лично. Он участвовал в войне, и она навсегда изменила его.
— Страшно… — прошептал Найт после паузы. — Неужели он пережил Пыльную Войну?
— Нет, что ты! Отто Дикс жил за три столетия до её начала. Это полотно было написано в промежутке между Первой и Второй мировыми войнами. Человечество считало, что ничего страшнее уже не произойдёт. Развязав Пыльную Войну, оно поняло, что ошибалось. Сейчас вряд ли случится что-то столь же масштабное и разрушительное. Человечество напугано до чёртиков. Рискну предположить, что оно наконец-то чему-то научилось.