Генму
Шрифт:
Найт медленно кивнул. Потом выбрал совсем мирную, хоть и простенькую, картину.
— Леонардо да Винчи, — нараспев произнёс историк, и звуки диковинного древнего имени показались Найту настоящей музыкой. — Его знаменитая «Мона Лиза» или «Джоконда». Пожалуй, одна из самых загадочных картин прошлого. Вокруг неё родилось множество легенд. Например, существовало мнение, что на картине изображён юный ученик (многие говорили — «любовник») Леонардо, или что это своеобразный автопортрет художника, или что у дамы были очень плохие зубы, потому-то она и улыбается так сдержанно. А ещё взгляд Моны Лизы всегда направлен на зрителя, с какой бы стороны он не подошёл к картине. И
Найт встал, подошёл к картине и некоторое время так и эдак крутился рядом с ней, приседал, подпрыгивал. Потом повернулся и воскликнул, широко улыбаясь:
— Правда! Она смотрит на меня, как голограмма, что бы я ни делал… А вот это нарисовал тоже Леонардо?
— Нет, это уже другой гений его эпохи, Микеланджело. Это фотоснимок фрески на потолке Сикстинской капеллы — «Сотворение Адама». Вместе с этой самой капеллой шедевр, к сожалению, утрачен во время Пыльной Войны. Наверняка это было величественное зрелище. Только представь себе: ты поднимаешь голову и видишь зарождение разума на Земле. Создание Богом первого Человека. А этот жест — лёгкое касание рук персонажей картины — показывает вечную незримую связь Человека с Богом.
— А кто такой Бог? — простодушно спросил Найт. — Какой-то биолог? Генный инженер?
— В какой-то степени да, — усмехнулся господин Миккейн. — Пожалуй, это величайший инженер всех времён и народов. Я расскажу тебе о нём как-нибудь в другой раз, если захочешь. Это разговор не на одну встречу.
Найт послушно кивнул и медленно прошёлся вдоль стены, разглядывая картины. Из сотен глаз на него с интересом смотрело само Время, молчаливое и не понятое никем, только медиумами, подобными господину Миккейну.
— А вот это нарисовал тоже Леонардо? — спросил Найт, осторожно прикасаясь к совсем небольшой застеклённой фотографии, на которой был запечатлён мужчина с четырьмя руками и ногами.
— Да, это репродукция его рисунка. «Витрувианский человек». Тот самый, с которым я тебя сравнил на первой лекции.
— Значит, это — образец Человека? — полушёпотом спросил Найт, разглядывая рисунок. Мужчина с суровым лицом как будто бы имел по две пары конечностей, одна из которых была прозрачной. Если представить, что изображены две позиции одного и того же тела, то с разведёнными в стороны руками Человек вписывался в квадрат, а с ногами, расставленными на ширину плеч, — в круг.
— Скорее, это образец классических пропорций. В соответствии с сопроводительными записями Леонардо, этот рисунок был создан для определения пропорций человеческого тела, как оно описано в трактатах античного архитектора Витрувия. Этот рисунок многими рассматривался как символ внутренней симметрии человеческого тела и Вселенной в целом. Он является одновременно научным трудом и произведением искусства.
Господин Миккейн встал и приблизился к Найту.
— В прошлом искусство зачастую было частью науки. Сейчас оно стало разделом истории. Старое, доядерное искусство. У нас нет своего искусства, только медиа. Реклама, беспредметные видеоролики, голографические миксы, развлекательные и новостные видеоблоги в Сети, диджейские сеты, клубные танцы. Вряд ли последующие поколения будут так же тщательно разбирать их, как мы разбираем сейчас эти старинные картины. И в условиях Сети, в которой скорее запомнят название ролика, чем его автора, вряд ли сохранятся имена мастеров. Да и кого можно считать истинным художником, если всю работу делают программы? Каждый может творить. Искусство обесценилось, стало массовым развлечением. Безымянным, без всплесков гениальности. Только со счётчиком просмотров.
— Значит, — произнёс Найт, — от нашего мира ничего не останется?
— Что-то всегда остаётся, — мягко улыбнулся господин Миккейн. — Давай не будем о грустном. Как тебе эта картина? Забавно ведь, как часто в прошлом изображали женщин…
Они разговаривали ещё очень долго, пока Найт не задремал, свернувшись калачиком в кресле. Сытная еда, тепло и доброжелательная атмосфера разморили его.
Но вдруг посреди какого-то светлого и приятного сна точно выросли мотки колючей проволоки. Ощущение холодной шершавой лавки, упиравшейся в рёбра, чужие жёсткие пальцы, вцепившиеся в волосы и терзающие его тело. Вдруг всё исчезло — и Найт увидел, как Дэл раскидывает в стороны его обидчиков. Только, как это часто бывает во сне, он отличался от себя реального необыкновенной красотой и силой, он даже казался старше. И вот он повернулся к спасённому мальчишке и улыбнулся, как Мона Лиза.
Найт открыл глаза, сладко потянувшись, и обнаружил себя лежащим на диване, на котором совсем недавно Мона вязала свитер.
Сейчас в гостиной никого не было. Только молчаливо наблюдали за ним картины.
Найту стало стыдно, что он так злоупотребляет гостеприимством учителя. Быстро поднявшись и пригладив волосы, Найт как можно тише и незаметнее покинул комнату.
Но на пороге квартиры его окликнула Мона:
— Вы уже уходите, молодой господин? Может быть, позавтракаете?
— Нет, спасибо, — Найт был несколько удивлён тем, как изменилась манера общения Моны. Теперь она ничем не отличалась от обитательниц гарема его отца. Разве что внешним видом — всё таким же сереньким.
— Господин Миккейн уже уехал?
— Да, переложил вас на диван и приказал вас не будить.
— Вот чёрт! Я наверняка проспал всё на свете! — Найт кинулся в холл и стал торопливо одеваться.
— Простите меня, молодой господин! Но мне хозяин приказал вас не будить! — сокрушённо заголосила женщина.
Найт повернулся к ней и сказал успокаивающим тоном:
— Всё в порядке, Мона, я не сержусь.
— О… Благодарю вас, молодой господин!
— Мона… — произнёс Найт негромко, — что с тобой? Вчера ты вела себя совсем иначе.
— Мой хозяин требует, чтобы я так себя вела. Я стараюсь угодить ему, не то он сдаст меня обратно в Оазис…
Найт помолчал, потом уверенно заявил:
— Господин Миккейн не сдаст. Когда он вернётся, передай ему, пожалуйста, мою благодарность за гостеприимство. И тебе тоже большое спасибо за угощение.
Он улыбнулся, но на лице Моны отразилась растерянность, почти испуг.
Найт вышел из квартиры и поспешил к ближайшему транспортному терминалу.
Однако вечером мальчик вернулся вместе с учителем к нему домой. Господин Миккейн остановил его в коридоре после лекции и напомнил, что уговор был не на один вечер.
До самых летних экзаменов Найт фактически жил у своего учителя, почти не видясь с однокурсниками. Он только краем уха слышал, что Ка похлопотал, поднял нужные связи, и Бофи перевели в другой блок, а Грайда вроде бы близнецы отделали так, что он надолго забыл о приставаниях к другим мальчишкам.
Постепенно воспоминания о происшествии в раздевалке стёрлись из памяти Найта. Он блестяще сдал экзамены и перешёл на четвёртый курс.
Лишь одно осталось в голове Найта — смуглый, яркий Делейт Лебэн, спасающий его от Грайда. Образ этого колючего буки никак не хотел покидать воспоминаний альбиноса. Постепенно воображение добавляло Делейту новые черты, превращая его из агрессивного задиры в смелого, благородного, сильного героя.