Генрих Третий. Последний из Валуа
Шрифт:
Всем доводам Екатерины Елизавета противопоставляет упорное желание доньи Хуаны выйти замуж лишь за короля. Увы! Корону Александру может дать только Филипп II. Королева Испании тут же напоминает о разнице в возрасте и говорит, что как добрая сестра она бы не советовала этого брака. А разве она может предложить что-нибудь другое, интересуется Екатерина. Поразмыслив, Елизавета высказывает предположение, что лучше подождать, пока у нее самой родится дочь. Разве это не было бы более достойным решением вопроса? Но монсеньору тогда придется слишком долго ждать. В качестве компенсации Екатерина просит независимости для Генуи. Категоричный отказ кладет конец переговорам.
Уязвленная, королева-мать вновь принимается повсюду искать трон для Александра. В Италии, равно как и в Германии, нечего и пытаться. Но вот у короля Польши Сигизмунда-Августа нет детей. Если бы он усыновил Александра и назначил его своим преемником!.. Спешно Екатерина снаряжает в те края одного из преданных ей людей, поручая ему собрать сведения об этой стране и подыскать там принцессу, брак с которой сулил бы монсеньору корону…
И все это время продолжаются празднества – в Шенонсо, в Блуа. И королева присутствует на них, дабы показать, что она не придает значения случившемуся. Тем временем истекает трехгодичный срок, который королева-мать дала Гизам, чтобы найти улики и возбудить дело против Колиньи, которого они подозревают в убийстве герцога Франсуа. Королева воспользовалась этим, и Государственный совет объявил, что адмирал невиновен, а Екатерина заставила кардинала Лотарингского обнять своего заклятого врага.
И все же канцлер Л’Опиталь не был спокоен. Он питал недоверие к протестантам, полагая, что их оживление в любой момент может стать угрозой для государства. На празднествах по случаю второго бракосочетания принца Конде собралась вся знать Франции, и даже маршал Монморанси засвидетельствовал ему свое почтение.
Канцлер, обладавший всей полнотой власти, счел разумным отдалить приближающуюся грозу Даже не созывая Государственный совет, он издает указ, который вносит поправки в Амбуазский договор. Однако в городах, где отправление религиозных культов по протестантскому обряду было запрещено, верующие получали право пригласить к себе пастора домой, чтобы «найти утешение в своей религии». По существу, этот новый закон разрешал частное отправление кальвинистских обрядов. Негодование руководителей католической партии было неописуемо! Кардиналы Бурбонский и Лотарингский обратились с жалобой к Екатерине, в тот момент из-за болезни вынужденной находиться в постели. Кардинал Бурбонский был очень резок и пригрозил покинуть двор.
Хитрая Екатерина пообещала поставить вопрос на рассмотрение Королевского совета. Но король был на охоте, а сама она не могла покинуть свои покои. Кто же в их отсутствие мог провести такие сложные дебаты? Екатерина улыбнулась и с горделивой материнской нежностью назвала монсеньора – ему выпала честь председательствовать на этом совете, что он проделал с необыкновенной степенностью. Все восхищались его ловкостью и умом.
Александр, чья судьба послужила причиной переговоров в Байонне, уже нарушал покой государства. Теперь он официально занимал свое место в общественной жизни страны, и Екатерина, влекомая неистовой материнской любовью, никогда не даст ему сойти с этого поприща.
Глава 4
Дорога славы
(14 января 1566 – 1 мая 1568)
Парижский парламент 14 января 1566 года зарегистрировал послание короля, в котором были четко обозначены титулы и владения монсеньора. В них входили: герцогства Анжуйское, Бурбонское и Овернь, графства Бофор, Форэ, Монферран и Монфор-лАмори. Одновременно члены парламента ставились в известность о том, что по случаю своей конфирмации монсеньор менял имя и впредь именовать его следует Генрих, герцог Анжуйский. Его младший брат Эркюль становился Франсуа, герцогом Алансонским. Посол Англии высказал крайнее недовольство тем, что монсеньор отказался от своего второго имени – Эдуард, данного ему в честь крестного отца, короля Англии Эдуарда VI.
Новоявленному герцогу Анжуйскому было в ту пору четырнадцать лет, и его огромные с итальянской поволокой глаза, изящество манер и матовая кожа очаровывали всех. У монсеньора не было той силы, что у его брата Карла IX, и ему совсем не нравилось, как молодому королю, работать в кузнице или свежевать убитых животных. Из-за бесконечных детских недомоганий он вырос изнеженным и мягким.
Слишком слабый физически, чтобы его могло привлекать насилие, Генрих был склонен к обходительности. Он с презрением относился к жестоким мужским забавам и любил развлечения дамские – маскарады, театральные представления. Фрейлины обожали, когда он примерял их туалеты, они закармливали его конфетами и потворствовали рискованным развлечениям.
В глубине их покоев он играл в султана, раскинувшись на обитой шелком софе, одурманенный ароматом духов и блеском украшений, которые особенно завораживали этого потомка флорентийцев. «Он всегда окружен женщинами, – писал английский посланник, – одна гладит его руку, другая щекочет за ухом – и таким образом монсеньор проводит большую часть времени».
При некотором усердии герцог Анжуйский мог бы стать глубоко образованным человеком, и соприкосновение с культурой помогло бы распуститься его многочисленным талантам, приглушив дурные инстинкты. Но Екатерина, которая больше всего на свете боялась слез и недомоганий своего обожаемого сына, не осмеливалась перечить ни одному его капризу, она потакала даже его небрежности и склонности к сибаритству, что нередко свойственно утонченным натурам.
За молодым принцем ходили двое придворных, достаточно бесцветных и далеких как от порока, так и от добродетели – воспитатель Амио и гувернер Виллекье, который, казалось, потворствовал дурным наклонностям своего ученика, не пытаясь их искоренить. Этот еще довольно молодой придворный старался не отпускать ребенка ни на шаг и благодаря своей любезности и обходительности обладал огромным влиянием на монсеньора.
Генриху, такому изысканному, столь любящему общество прекрасных женщин, ценящему их утонченность, нравилось чувствовать у себя в подчинении подтянутых военачальников. И Виллекье набрал для него охрану из молодых, атлетически сложенных придворных, поставив во главе их Людовика де Беренже, о похождениях и дуэлях которого ходили легенды. Генрих быстро привязывается к этому волевому человеку, драчуну и спорщику, известному своей злопамятностью.
Необходимо упомянуть и врача Мирона, человека незаурядного ума и выдающихся способностей, который был вторым после Амбуаза Паре знатоком в своем деле. Генрих всегда был слаб здоровьем: его часто мучили головные боли и рези в желудке, а от малейшего сквозняка поднимался жар. Поэтому врач, постоянно необходимый ему, стал близким человеком, другом, которому монсеньор поверял самое сокровенное. По счастью, влияние Мирона несколько уравновешивало дурное влияние случайных фаворитов. Постепенно Генрих полюбил верховую езду, которой он мог посвящать целое утро. А затем, неожиданно забросив это увлечение, погружался в сочинения Плутарха или в книги Ронсара, любимого придворного поэта той поры.
Достоинства и недостатки монсеньора делали его совсем непохожим на остальных Валуа, за исключением, пожалуй, его двоюродной бабушки, Маргариты Наваррской. И напротив, его обаяние, способности, пристрастие к роскоши, любовь к искусству и драгоценностям, наконец его чувствительность делали Генриха достойным потомком рода Медичи. И огромная ошибка его матери состояла в том, что Екатерина слишком поторопилась навязать ему роль зрелого человека вместо того, чтобы позволить еще несколько лет взрослеть и совершенствовать столь прекрасные качества.