Генрих Третий. Последний из Валуа

Эрланже Филипп

Продвигаясь к Шаранту, королевская армия подошла к Ангумуа. В ночь с 12 на 13 марта 1569 года она переправляется через реку и атакует передовые отряды врага, которыми командовал Колиньи.

Конде, вместе с основными силами протестантов, находился в нескольких лье. Узнав о нападении, Конде приказывает седлать коней, и в последний момент, когда все были готовы, лошадь Ларошфуко так сильно лягнула Конде, что сломала ему ногу. Он больше не может сидеть в седле и кричит: «Солдаты, вспомните, в каком состоянии Людовик Бурбонский шел в бой за Христа и свою родину!»

Он атакует вслепую. Передовые эскадроны католиков пропустили его, а затем замкнули позади Конде кольцо. В этой ловушке его люди падали один за другим; сам Конде оказался придавлен лошадью, в стременах которой запутался. И в этот момент Робер де Монтескью, капитан гвардии монсеньора, одним ударом убивает его. Несчастный «маленький принц» мгновенно испускает дух.

Чей приказ выполнял Монтескью, убивая Конде? Герцога Анжуйского, как полагают по сей день многие историки? Но разве можно предположить, чтобы на такой поступок отважился семнадцатилетний юноша, совсем не сведущий в политике, и чтобы он взвалил на себя бремя подобной ответственности? Несмотря на привычку быть в центре внимания, Генрих оставался послушным орудием в руках своей матери, учеником Таванна. Приказ, полученный Монтескью, должен был исходить от кого-то свыше, если только не предположить, что капитан гвардии искал случая привлечь к себе внимание.

Победа в этом сражении не имела особого значения, однако в королевской армии, где пьянство быстро стало главным пороком, все напились. Среди захваченных в плен были убийца Шарри, месье дю Шателье-Порто, и убийца коннетабля, Роберт Стюарт. Участь первого была предрешена: еще до того, как его схватили, королева-мать приказала не щадить того, от чьей руки пал преданный ей полковник. Второй же предстал перед герцогом Анжуйским.

В изысканных выражениях шотландец говорит о правах военнопленного и требует, чтобы с ним обращались как с солдатом. Генрих был тронут достоинством этого человека, с головы до ног вымазанного грязью и кровью. Но столпившиеся вокруг солдаты жаждали мести. Разве мог он вырвать из их лап врага, повинного в смерти старого служаки? Генрих не осмелился на подобный шаг, и Стюарт был обезглавлен.

Но никак нельзя извинить его терпимого отношения к надругательству над телом Конде. Привязав к ослиному хвосту, его долго таскали по дорогам, а затем повесили на одном из зубцов замка Жарнак. И почти всех пленных протестантов заставили пройти мимо.

Екатерина лежала больная в Меце, когда ей привезли сведения об этом сражении. От радости она даже вскрикнула. Королева-мать приказала трубить в тысячу труб во славу победителя. На глазах у всех Генрих превращался в Ахилла, в Святого Георгия, тогда как он был просто выносливым и храбрым всадником. Ему отводилась необыкновенная по значительности роль, и Генрих сам уверовал в свой успех – его честолюбие не знало границ. Поэтому он глубоко разочарован невозможностью использовать свое преимущество из-за сильной позиции Колиньи.

Вовсе не собиравшиеся признавать свое поражение, протестанты боролись с удвоенной энергией. Поскольку для того, чтобы солдаты продолжали сражаться, надо было поставить во главе человека, в жилах которого текла бы королевская кровь, Жанна д’Альбре и принцесса Конде отправляют на войну своих сыновей.

Душой протестантской партии оставался по-прежнему адмирал Колиньи.

Тем временем герцог Дё-Пон со своими солдатами шел через Бургундию, сея по пути разрушения, которых Франция не знала со времен Аттилы ¹¹. Таванн хотел направиться навстречу этим ордам, но состояние государственной казны было таково, что он не мог платить жалованья своим наемникам, без чего они отказывались и пальцем шевелить.

Положение было драматичным. Дандело вот-вот должен был соединиться с войсками немецких князей, и посол Испании Алава, сильно напуганный, кричал, что если это произойдет, репутация монсеньора будет безнадежно погублена.

Ничто не могло подстегнуть Екатерину сильнее. Она закладывает во Флоренции свои драгоценности, а в лагерь протестантов засылает ложного перебежчика, у которого при себе таинственный мешочек с каким-то белым порошком. Наемники, которым наконец-то заплачено, приходят в движение, а Дандело 7 мая умирает от странного приступа рвоты.

В письме Фуркево, французскому посланнику в Мадриде, королева-мать позволяет прорваться своей радости. «Эта смерть нас сильно обрадовала», – пишет она. И тут же добавляет, без всякого перехода: «Пришлите мне две дюжины вееров».

Но радость была недолгой – она отступила перед известием, что войска герцога Дё-Пона и адмирала Колиньи соединились. Екатерина поспешно отправляется к войскам и следит за всеми операциями, заражая каждого своей верой в победу. Когда 10 июня Таванн заманил противника в свои сети, Екатерина считала, что ей суждено присутствовать при знаменательной победе. Увы! В последнюю минуту швейцарцы потребовали, чтобы им заплатили, и из-за отсутствия денег все погибло. «Если бы наемники покинули нас, – пишет раздосадованная королева-мать Карлу IX, – я была бы самой счастливой женщиной в мире, а Ваш брат – самым прославленным».

Судьба – судьба ли? – преподносит ей на другой день подарок: герцог Дё-Пон умирает от несварения желудка. Немного успокоенная, она проводит в Сен-Льенаре смотр войскам и возвращается в свой замок.

Меньше чем через неделю после ее отъезда войска Таванна были разбиты у Ларош-Абейль; два полка католической армии были взяты в плен и 25 июня уничтожены до последнего человека. Протестанты тут же захватили Шателеро и Люсиньян, а затем потратили шесть недель на бессмысленную осаду Пуатье.

По мере того, как ширится военная кампания, Генрих все больше и больше проникается сознанием важности отведенной ему роли. Его честолюбие уже не может удовлетвориться ни участием в торжественных парадах под оглушительный барабанный треск, ни расшитой золотом военной формой. Поддавшись влиянию своего любимого друга Дю Гаста, Генрих вознамерился стать вторым лицом в государстве. Дю Гасту хорошо было ведомо коварство двора и то, как быстро там забывают об отсутствующих. Он убеждает монсеньора в необходимости вернуться к придворной жизни, и Генрих просит свою мать и короля перебраться поближе к Луаре, чтобы он мог отчитаться перед ними.

Не колеблясь ни минуты, Екатерина заставляет короля, совет и весь двор перебраться в замок Плесси-ле-Тур, где 28 августа к ним присоединяется Генрих.

На следующий день Генрих пространно рассказывает королю и высшим лицам государства, как он в течение года справлялся с возложенными на него обязанностями, чего ему уже удалось добиться и каковы его планы. Дар красноречия был у него от природы, и Амио помог ему развиться, поэтому его искусно произнесенная речь произвела на всех глубокое впечатление. От ярости король грыз ногти, а кардинал Лотарингский бледнел, опасаясь за будущее своего рода. Екатерина лучилась нежностью. Монсеньора засыпали поздравлениями, и, само собой разумеется, его полномочия были продлены.