Генрих Третий. Последний из Валуа
Шрифт:
Но как бы там ни было, принц был весь во власти безумной любви. Марии Клевской недавно исполнилось девятнадцать лет, и она являла собой полную противоположность мадемуазель де Шатонёф. Она была сама чистота, одухотворенность и нежность, тогда как в Шатонёф все звало к плотским утехам. Генрих фанфаронствовал, когда напускал на себя вид искателя любовных приключений. Какая-то часть его существа взывала к мистическому союзу, к слиянию душ, тосковала по рыцарскому и религиозному идеалу. После ветреной сестры, после порочной любовницы и стольких опытных и легкодоступных женщин он искал мечту. И мадемуазель Клевская воплощала все, чего он ждал.
Генрих вел себя как студент: вздыхал при луне, писал стихи. Государственные дела перестали его интересовать, и он проводил целые часы в обществе очаровательной девушки. Мария не могла устоять перед этим Нарциссом, слава которого была больше, чем у многих старых военачальников. Вручила ли она ему, как это утверждает Брантом, сокровище, которое должна была хранить для своего мужа? Недавняя воспитанница суровой протестантки Жанны д’Альбре, Мария находилась теперь под покровительством своего отнюдь не добродетельного родственника, католика герцога Неверского. Письма Марии выдают в ней натуру стыдливую, с выраженным чувством долга, что делает весьма сомнительной возможность ее грехопадения. Генрих же, по всей видимости, чувствовал себя во власти мистической любви и сгорал от ревности, понимая, что предмет его любви достанется кузену.
Как ребенок, он бежит за помощью к Екатерине: мать никогда ни в чем ему не отказывала, она придумает, как отнять Марию у Конде, этого карлика. Он рыдал, целовал руки королеве-матери, но эта восторженность ее обескуражила. Екатерина всегда была готова потакать любым капризам своего обожаемого сына, и он мог выбирать любую из придворных дам, но, увидев такую пылкую страсть, она испугалась соперницы. И королева-мать остается глуха к мольбам сына. Конечно, ее главным доводом были государственные интересы.
Королева-мать выехала навстречу своей любимой дочери Клод, герцогине Лотарингской, которая покинула Нанси, чтобы присутствовать на бракосочетании сестры. Екатерина должна была вернуться скоро, 4 августа: преданные ей Рец и Бираг предупредили ее, что Карлу снова не дают покоя мысли о войне. Екатерине снова пришлось плакать и угрожать, что она оставит двор. На следующий день она долго беседовала в Тюильри с адмиралом, но ей не удалось справиться с этим железным человеком.
Адмирал не собирался уступать. Он сильно разгневался, когда Карл IX сказал ему, что вопрос о войне будет снова представлен на рассмотрение Совета, и еще сильнее – когда 10 августа Совет подтвердил свою прежнюю точку зрения. Адмирал сказал королеве-матери: «Мадам, король отказывается начать войну. Да хранит его Господь, и пусть война не разразится внезапно сама по себе, когда у короля уже не будет возможности уклониться».
Все было ясно. Екатерина сильно взволновалась, но она не верила в близкую опасность. Мир пока держался, а скорая свадьба короля Наваррского с Маргаритой не даст протестантам взбунтоваться. И Екатерина без угрызений совести отправилась в замок Монсо, где остановилась заболевшая герцогиня Лотарингская.
С другой стороны, все видные дворяне-протестанты уехали в замок Бланди-ан-Бри, где должно было состояться бракосочетание принца Конде и Марии Клевской – фея оказывалась во власти гнома. Монсеньор, оставшийся в Париже, не скрывал ни своей боли, ни желания отомстить.
Тем временем Карл IX и Колиньи воспользовались отсутствием королевы-матери, чтобы привести свой план в исполнение. Вернувшись 15 августа, Екатерина осознала весь ужас положения: военная машина была запущена, и ничто не могло ее остановить. И это в тот момент, когда Филипп II потерпел полную неудачу на дипломатическом фронте – брак Маргариты Валуа и Генриха Бурбонского должен был обеспечить стране гражданский мир.
Екатерина видела, что дело ее рушится, власть ускользает из рук, а монархия на краю гибели: если Карл IX развяжет войну, Гизы поднимут католиков на революцию, а если он сейчас отступит, Колиньи спровоцирует гражданскую войну.
И она находит решение, достойное Макиавелли: подтолкнуть Гизов на убийство Колиньи, с тем чтобы потом сторонники адмирала начали мстить Гизам. На следующий же день Екатерина решила пощупать почву и поговорить с матерью Генриха де Гиза, Анной д’Эсте, которая была теперь замужем вторым браком за герцогом Немурским. Однако герцогиня Немурская предпочитала возложить всю ответственность на генерал-интенданта – дальше разговор не пошел.
Екатерина возвращается к этой теме 16 августа в присутствии монсеньора – герцогиня Немурская повторяет, что убийца должен быть человеком монсеньора.
Свадьба была назначена на 17 августа. После брачной церемонии Екатерина узнает, что король обещал адмиралу начать военные действия через четыре дня. В тот же вечер герцогиня Немурская снова появляется в Лувре, и на сей раз обе женщины приходят к соглашению.
Морвер, которого звали «убийца короля», потому что в 1569 году он стрелял в Колиньи и промахнулся, жил теперь у Гизов и пользовался их покровительством. Ему дали понять, что ему поручается исправить собственную ошибку. Гизы чувствовали свою силу: на их стороне была королева-мать, армия, любовь народа и гнев парижан, вызванный «святотатственной свадьбой».
Хитро задуманная церемония отражала двусмысленность ситуации. После благословения, которое было дано не в соборе Нотр-Дам, а на открытом воздухе, перед ним, принцесса направляется внутрь, а протестанты остаются снаружи.
«Мы сумеем заставить вас войти», – кричат им католики.
Когда надо было произнести решающее «да» волна протеста поднялась в душе Маргариты, но король, придя в ярость от ее нерешительности, больно ткнул сестру пальцем в затылок, и кардинал вполне удовлетворился ее вынужденным согласием.
В честь новой королевы 19 августа монсеньор устраивает пышный праздник, который длится до зари. Но это лишь видимость: брат и сестра по-прежнему далеки друг от друга.
А тем временем молодой принц Конде наслаждается любовью со своей женой, не разрешает ей нигде бывать и вводит строгие кальвинистские порядки.
Подавив свою грусть, Генрих пускается в разгул. В Париже, где вот-вот могла вспыхнуть гражданская война, все бурлило, танцевало, сверкало огнями. Весь двор развлекался на маскарадах в честь новобрачных.